Кроме Тома Сойера я любил Питера Пена, хотя эта любовь была омрачена гложущей завистью. Еще пару лет тому назад я предавался мечтам о Нетландии с полным упоением в любое время суток и высматривал самые яркие звезды на ночном небе через подзорную трубу, которую нашел рядом с глобусом. Еще одна вещица, оставшаяся мне в наследство от папы. Я был уверен, что в один прекрасный день научусь летать и перемещусь на постоянное место жительства именно туда.
Но я предательски рос. И мне все никак не удавалось найти волшебную пыльцу. Как-то раз я надел брюки, которые мне годились еще прошлым летом, и увидел, что штанины доходят всего до середины щиколоток. Я рос. Я непрерывно, необратимо рос. И это была горькая правда. Питер Пэн мог решить, что он никогда не будет взрослым, показать всем язык и улететь в Нетландию. Я же мог решить, что никогда не буду взрослым, но тогда мое отражение в зеркале показывало мне язык, и я никуда не улетал. Оставалось горько поплакать в подушку, а потом запереть печальные мысли о гнусном и скучном взрослом будущем в сундучке под кроватью и умчаться от них куда подальше.
Так вот в тот судьбоносный день я был в школе. Правда, не на всех уроках, само собой разумеется. Спустя три нескончаемых часа русского языка, литературы и химии я начал задыхаться прямо у доски, на которой писал математическое уравнение. Математику я не любил, но понимал, если разбирался с ней сам в тишине своей комнаты. Тогда я раскладывал учебники, тетради и счетную машинку и представлял себе, что папа объясняет мне, что к чему. Папа был ученым, и я был уверен, что он легко смог бы мне объяснить все невообразимые формулы и задачи, если у него была бы на то возможность.
Я вел с ним беседы, не обращая внимания на озабоченные мамины шаги, замершие у моей закрытой двери, и таким образом раскладывал все по полочкам в своей голове. В школе же я ненавидел решать задачи, потому что обсуждать их с папой прямо у доски не представлялось возможным. Я начинал нервничать, что сразу провоцировало астматический приступ. Тогда я, тяжело дыша, плелся обратно к парте, доставал баллончик и вдыхал спасительное лекарство. После этого мне резко становилось лучше, но состроить страдающий вид было уже несложно, так что меня быстренько отправляли домой.
Дорога домой была недлинной, но выматывала мои нервы изрядно. Надо было пройти один пролет, перейти через дорогу, на которой раз в два дня кого-нибудь обязательно сбивало машиной, пройти еще один пролет, перейти через мост, пробежать последние пятьдесят метров и завернуть в нашу арку, не засмотревшись на вход в киоск господина Дидэлиуса, увешанный несколькими индейскими ловцами снов, хотя в киоске обычно никто не спал.