Сначала они приносили из дома булавки и тыкали её ими, смеясь над тем, как искажалось от боли её лицо. Потом, в старших классах, одна из девчонок, этакая заводила, которая была душой компании, даже у мальчишек, избила её на виду у всех железным прутом. Убежав, они оставили её так лежать, одну на пустыре, недвижимую, уставшую кричать, и истекающую кровью.
После этого она стала отчего-то считаться изгоем в классе вообще. С ней было стыдно разговаривать, ей было неловко помогать, и позором было даже просто проходить мимо неё. Как будто она была заразной и больной. К горлу комком мучительно подступало чувство досады. Как будто она была виновата перед всеми, что жила на свете. Порой, проходя мимо других, она и сама ощущала, как появляется чувство горечи во рту.
Лёгкое заикание оказалось трагедией её жизни. Как будто само её присутствие всегда напоминало сверстникам о том, что жизнь хранит в себе и нечто мерзкое, неприличное, достойное презрения, чего надо было всеми силами избегать. Нике казалось, что это была она, что она отчасти заслуживает этого осуждения своим безвольным, мягким характером. Её характер был размягшим, как овощ, разваренный в кипятке, да и сама она была, пожалуй, похожа на овощ.
Ей было горько от того, что она существовала.
Казалось, все люди на земле сторонились её, как будто она была больна проказой.
Но сломать её им было мало. Подавив её, они начали запирать свою жертву на весь день в подвал старого заброшенного дома, и пугать её, чтобы она кричала. Её истошный вопль доставлял им удовольствие. А один из самых жестоких подростков, Роман, который в свои шестнадцать уже состоял на учёте у полицейских, приволок откуда-то кусок острой проволоки с шипами и предложил связать её и посмотреть, что будет.
И они её не пожалели. Он и ещё несколько школьников (среди которых рядом была и Инга) туго перевязали её руки колючей проволокой… Потом он бил её, она помнила, как он бил её, – а дальше потеряла сознание. Видимо, они потом хотели и убить девушку, им ничего и не оставалось, ведь нужно было сделать так, чтобы об этом никто не узнал и чтобы им ничего за это не было. Но Веронике удалось позвать на помощь: случайно проходящая мимо заброшенного дома женщина услышала крик.
Их приговорили к исправительным работам в колонии. Только Веронике не стало легче. Не знала она, что со всем этим делать, и теперь. Она всегда носила это с собой, и эта сердечная рана, которая, в отличии от телесных ран, не затягивается и не заживает, не давала ей покоя. Никогда.