– Назад! Все назад! Я кому говорю!?
Давление несколько ослабло. Но шум нарастал.
– Люда! Срочно вызывай милицию и скорую помощь. У нас больше нет директора…
Я покосился на неподвижную Веру Ильиничну.
– И если ты слишком долго будешь соображать, можем недосчитаться и завуча…
В наступившей тишине я услышал стук упавшей на пол расчёски. А в голову пришла совершенно дурацкая мысль: теперь непонятно, кто меня будет отпускать без сохранения содержания по личным обстоятельствам на три дня?..
Вообще-то, несколько лет назад мне приходилось видеть убитых людей. Большинство из них выглядело гораздо менее привлекательно, чем то, что я видел сейчас перед собой. Но там была война.
Труп школьного директора в собственном кабинете с пулей в груди почему-то совершенно не укладывался в мои привычные представления о жизни и смерти. Особенно – о неестественной смерти.
Между прочим, было как-то не очень похоже и на самоубийство. Мне, правда, с моего места не была видна правая рука директора, свисавшая безвольно к полу. Но я почему-то подумал, что если в ней даже и есть пистолет, то это ещё не доказывает, что Минаков добровольно жал на спуск. Было в выражении его лица что-то такое, что вызывало у меня сомнения по этому поводу. Может, этот его удивленный взгляд в мою сторону?
Между тем, испуганный улей в приёмной ожил и загудел с удвоенной силой. Ирина Сергеевна, симпатичная химичка лет тридцати двух, которая, как я замечал не раз, почему-то чаще других оказывалась поблизости от меня, помогла мне привести в сознание Веру Ильиничну. Её подняли и увели в учительскую на диван, где она дрожащими руками уже поправляла свои жиденькие обесцвеченные волосы. Люда, наконец, дозвонилась до милиции и скорой помощи. Я, передав завуча на попечение Ирины Сергеевны, выставил из приёмной всех учеников, а учителей потеснил в учительскую. Прикрыв дверь директорского кабинета, велев Людочке никого туда не пускать до приезда милиции, я тоже вошел в учительскую. Пришлось, правда, отвечать присутствовавшим там учителям на вопросы о том, что же все-таки произошло. Но я только сообщил, что Алексей Степанович мёртв. Ни о каких деталях виденной мной картины рассказывать не хотелось. Вера Ильинична, слегка оправившись от обморока, тихонько плакала на диване. Цвет её лица стал постепенно возвращаться к норме, но глаза продолжали светиться ужасом.