Провиант в моем леднике стремительно сокращался, а вероятность мучительной голодной смерти – иначе – все возрастала.
Однажды я просто вышел из дома и короткими перебежками добрался до продуктовой лавки на углу улицы. На воле шел дождь, бесновались громы и молнии; на мне был плотный черный котелок, надежно скрытый от капель воды широкими куполом зонта. Я купил батон колбасы, хлеб, упаковку чая и маленькую порцию темного эля.
Антураж дома, тем временем, пополнился неравномерными кучками земли и внушительных размеров могилкой полтора на два, аккурат между комнатами. Чуть позже она сыграла определенную роль в моей жизни – я хоронил в ней кошек.
Пока же все это меня мало интересовало: замысленный тоннель отныне пролегал в теплом перегное моих собственных мозгов.
– Не мели чепухи, Начо. Тебя не пустили в рай, а для растопки ты слишком тщедушен. Теперь валандайся по планете, на которой никому и никогда до тебя не было никакого дела…
– Я не успел их придумать, Суфьян, ты же знаешь: большая гонка за крохотной пригоршней долларов. А вся эта мишура с рогами и нимбами никогда не выходила за пределы наших твердолобых голов,… что, в некотором роде, делало ее более реальной, чем этот большой безумный мир. Особенно в пору обострения массовой шизофрении. Все твои помойки вместе взятые могли бы послужить чудеснейшим конструктором для твоих же кущ, но и ты тоже, как я погляжу, не особо торопишься со строительством благородного посмертия. Хотя, кому, как ни тебе, стоило бы озадачиться этим в первую очередь?
Окончив с горем пополам свои университеты – экстерном, уместившимся в затянувшиеся промежутки между беспамятством и настойчивым до одержимости посещением психотерапевтов – я вдруг оказался один на один с Великим Голодом. Ко всему на свете: к самой жизни, к свободе перемещений, общения, секса. К свободе вообще. Заблудившись в беспамятстве на кратком отрезке пути от опьянения вседозволенностью до почти что старческого домоседства, я умудрился упустить что-то крайне важное, какую-то маленькую и бесплотную драгоценность, обыкновенно появляющуюся в человеческой жизни так просто, по собственному желанию, как простая межа, столбик на очередном повороте проселочной дороги.
Мне кажется, она называется прошлым.
В конце концов, мне удалось заключить краткую мировую со всеми моими приступами разом. Отныне они размещались в небольших часовых кармашках, разбросанных тут и там по полотнищу дня, оставляя достаточное количество времени на мою обыденность. Выбор оставался за приступами, обыкновенно варьировался, согласно прихотливой логике так и не случившегося безумия, и на первых порах был достаточно непредсказуемым.