жалкая, конопатая,
икающая идиотка!
– Прекрати! – не выдержав, вскричала
Алиса. – Не трогай её! Нет!
Милашка уже слышала всё будто сквозь
толщу воды. Голос Директора, крик Алисы – всё отдалилось,
заглушённое звоном в ушах. Дыра в груди, обрамлённая пылающей
болью, выросла толчками, больше, больше… и вот уже поглотила всю
Милашку. И боли не стало: осталась лишь пустота.
Она даже не сопротивлялась, когда
Директор разодрала ей ворот униформы, вонзила в скважину стопорный
ключ и повернула.
Щёлк! – и она перестала чувствовать
тело. Ну и пусть, ведь её самой больше нет. Щёлк! – и умер голос.
Какой пустяк, ведь у неё не осталось слов…
Щёлк.
В глазах у Милашки сразу потемнело,
лицо госпожи Директора померкло. Осталось лишь сверкающее серебром
шитьё формы. Фигура в униформе на пороге тёмной спальни, в ярком
прямоугольнике двери… Но теперь свет угасал, и силуэт отдалялся – и
вот дверь сузилась в пронзительную черту света, и закрылась
совсем.
И не стало больше ничего, кроме
тьмы.
«Я не верю».
Алиса, оцепенев, смотрела на то, как
Директор выдернула ключ, выпустила голову убитой ей младшей
служащей и распрямилась. Милашка безвольно обвисла, стоя на
коленях: голова поникла, рыжие волосы скрыли лицо.
«Я не верю!»
– Спишем как погибшую при исполнении
задания, – отстранённо сказала Директор. – По халатности, пожалуй:
над рассказами про её геройскую жертву только смеяться будут.
«Я НЕ ВЕ…!»
«Одиннадцать тридцать два»,
вдруг спокойно сказал в её голове чужой голос. Даже не голос, не
кто-то из её внутренних собеседников. Нет, это был тот самый
неведомый подсказчик, которого она слышала всего один раз, сразу
после пробуждения. Тот, что бесстрастно давал ей отчёт об
исправности её тела и дефекте памяти. Цифры будто вспыхнули перед
глазами Алисы.
>>Одиннадцать
тридцать один
>>Одиннадцать
тридцать
– Ладно, – госпожа Директор
развернулась к задержанным. – Хватит ломать комедию, не в Вертепе.
Закончим с этим.
– Это ещё кто ломает, – негромко,
напряжённо промолвил Роджер. – Я вот на вас, дамочка, смотрю, и
знаете, что вижу?
Не удостоив капитана ответом,
Директор направилась к нему с ключом в руке.
– Глаза вижу навыкате, – сообщил
Роджер. – И шкуру в пятнах.
– Что? – кажется, Директор всё-таки
удивилась.
– А то. Когда после Камышовой Пади
лягухи военнопленных в лагеря загнали, мне особую честь оказали. На
арену выгоняли биться: против своих же сослуживцев вчерашних, со
штыком в руке. Насмерть, лягушне на потеху. И меня, и Грома…