– Ну что, бежать-кричать? Где вход в отель – с той улицы?
– Постой… Тут иначе надо.
– Но он ее убьет, к чертовой матери! Или она со страху с балкона сиганет.
– Да погоди ты! – отмахнулась я и, напрягши глотку на холодном ветру, с зычной оттяжкой гаркнула вверх, вспоминая манеру шпаны из Греческого городка, будто не прошло сорока лет с того времени:
– Чува-ак!!! Щас милиция зову, да-а?! Слышь, чувак! Милиция хо-очешь?!
Там наступила тишина. Дверь на балкон с треском захлопнулась, и одновременно по мостовой застучали каблуки японцев – то ли помчались они разыскивать администратора отеля, то ли просто испугались моего выступления.
– Ты с ума сошла? – спросил муж, разглядывая меня, однако, с новым уважительным интересом. – Какая здесь милиция! Ее уже и в Москве нет.
– Отстань, – пробормотала я севшим голосом. – В Москве нет, а у нас в Греческом городке есть…
Минуты три уже сверху летела какая-то труха, словно где-то на лесах над нами рабочие приступили к оштукатуриванию здания. Мы стояли, задрав головы, бездумно смахивая с лиц надоедливую белую труху, – пока не поняли, что это снег начался. Снег в Венеции!
А девушка продолжала стоять на балконе, прижавшись спиной к перилам…
То, как колотил ее озноб, видно было даже отсюда, с мостовой. Она вздрагивала, мелко трясла головой и как-то жалко и жутко нам сверху улыбалась, обеими руками придерживая на груди рубашку судорожным, душу выворачивающим жестом.
– Усе попадало… – сказал Боря с жалостью.
А я думала: вот он, мой сюжет… Мой неузнанный, неразгаданный авантюрный сюжет, – стоит раздетым на холоде, и нет никакой надежды, да просто и времени нет извлечь его из чрева жизни, растормошить, растопить, «вдохнуть дыхание в ноздри ея»; развернуть-раскатать, прощупать-подивиться золотым колечкам еще одной судьбы…
И безнадежно все, и ничегошеньки не узнать – что там между ними было, с чего началось, что их прибило-то друг к другу? и как же крутит, мнет и формует заново наших людей чужая жизнь, как же она выворачивает, перелицовывает наши лица в непроницаемые личины, если эти двое могли не учуять один другого в первую же минуту знакомства!
Так кто же ты, маска, думала я, и в какой Полтаве, в каком Кременчуге у тебя осталась мама или ребенок, или оба они – мама с ребенком, – что ты любыми путями должна заработать и послать им денег? Или ни мамы, ни ребенка, – а просто занесло беспросветным ветром в такую темную карнавальную жуть, что и опомниться страшно?