пришлось быощутительнее испытать на себе последствия таких отношений. А так, принявшись трудиться и втянувшись в эту игру, разнопёстрый людской прайд всякий раз вскорости уже воспринимал эту скотскую игру, как свою судьбу. И каждый самостоятельно играл дальше. И доигрывался до того, что начинал всё мягче и мягче улыбаться, посматривая на её нервное – игры – переменчивое настроение. После этого, обычно, соплеменники переставали реагировать на вещи непозволительные, с точки зрения высшей человеческой морали. И так до тех пор, пока не найдётся кто-то, кто зарычит или гавкнет, или завоет, что все оскотинились, или заигрались. А это ведь – одно и то же! И будет провозглашена потребность в труде, который способен превратить…
Труд, Игра, Судьба – кольца неизбежной эволюции – нисходящие круги прогресса.
Это был конец августа 1983 года. Настроение было ещё отпускное, и Лёва не торопился на сбор труппы. За двенадцать лет стремительного вращения в храме искусства (ещё учась, Лёва был занят в премьерах театра) он чётко выучил, что чем театр академичнее, тем понятие времени в нём резиновее. Опоздать невозможно, поэтому неспешные «releve» и «pa-de-pied» по асфальту Пушкинской площади в сторону проходных дворов Козицкого переулка оборачивались походкой настоящих балетных актёров, сознающих всю торжественность первого дня начала сезона.За Лёвой вяло плёлся Митя Смирный, который опять у него ночевал. Он вчера вернулся от тётки из Липецка, и прямо с вокзала, с гостинцами завалился к другу. Не спали почти до утра и завтракали с пивом, так как знали, что кроме скучного доклада о планах, которые, всё равно, изменятся в течение года, и тренажного урока с демонстрацией балеринами предпенсионного возраста своих пляжных купальников, который легко можно пропустить, ничего в первый день не придумают. Репетиции летней премьеры балета приглашённого балетмейстера Ефрема Курцева «Конёк-Горбунок» на музыку Родиона Щедрина начнутся только через неделю, да и честно говоря, для исполнения роли Царя, а Лев был Царём («…собственно, как все львы», – любил добавлять Лёва), на класс даже лучше было не ходить. Классом балетные называют ежедневный урок-разминку, где ноги растягивают и выворачивают. Царь же был поставлен коленями и носками внутрь, ходил на полусогнутых, задирал плечи, неврастенически щипал себя за ляжки и если вертелся, то крючком. Смешно, но к классическому танцу никакого отношения не имеет. А Лёва заканчивал классическое отделение хореографического училища, специализация – демиклассик (шуты, скоморохи, сатиры). Но с тех пор, как сняли с репертуара балет «Степан Разин», где Лёвин «скоморох» поднялся до второй партии в программке после самого бандита-революционера, он больше не стремился в чистые «классики» и прочно занял нишу ведущего гротескового танцовщика. Марченко негласно соседствовал в ней с Алексеем Дворским, артистом заслуженным, старшим по возрасту, амбициозным по воспитанию, болезненно относящимся к свому первенству, но всё время играющим, в силу темперамента и всеобщей скуки, в чуткого наставника, бескорыстного коллегу и безобидного шутника.