В его скромном жилище обитала мышь, и писатель время от времени оставлял у её норки кусочки бесплатного сыра – причём, безо всяких мышеловок.
Основную же массу времени мужчина уделял своему литературному творчеству, руководствуясь принципами «ни дня без строчки», «лучшее – враг хорошего» и «если тебе не о чем писать, пиши хотя бы об этом». На практике же, конечно, принципы скорее мотивировали к работе, чем трактовались дословно: фантазия, знания и опыт позволяли ему писать о многом и, как правило, значительно более строчки.
Его творческий стиль, как, впрочем, и выбор тематики, были весьма необычными, за что он уже давно привык к нападкам со стороны критиков, но, вместе с тем, это было смело и имело несомненное право на жизнь. Как правило, все мнимые противоречия – на деле наблюдались не в тексте произведений, а исключительно в сознании читающих, несправедливо переносивших на самобытного автора своё отношение к плеяде лиц, ошибочно ассоциирующихся с ним, но не имеющих, при этом, к нему ровным счётом никакого отношения.
Писателю неоднократно ставили в вину те взгляды и убеждения, которых он не разделял, приписывая те заявления и утверждения, которых он не делал и не выдвигал.
«C`est la vie», как говорят французы.
Впрочем, его мало беспокоило то, что говорят о его взглядах на жизнь, религию и творчество (что он, в общем-то, никогда не рассматривал в отрыве, никоим образом не считая возможным и нужным рассуждать об одном вне контекста другого). И если бы каждая сказанная и написанная о нём клевета и хула продлевала ему жизнь, он дожил бы до конца времён. Впрочем, он не любил пустых споров и тратил время на то, чтобы что-то кому-либо доказать, лишь в том случае, если это действительно было необходимо. Он быстро расставлял точки над «i», уместным тоном называя вещи своими именами. Если того требовали обстоятельства, корректно ставил людей на место не только словом (хотя обычно и слова бывало вполне достаточно). В общении он сразу же обозначал некие рамки и границы дозволенного, не позволяя кому бы то ни было переступать определённую черту.
В нём никогда не было «воинствующего эскапизма», равно как и «нарочитого презрения к реальности», мерещившегося некоторым цензорам, поскольку, высоко уважая и признавая величину таланта и глубину культурного влияния многих из тех, кого ему пытались ошибочно противопоставлять, он выступал не против реальности, а против банальности, обыденности, заурядности и творческой импотентности.