- А что они нам в прошлый раз
ответили? - открывая кабинет, уточнил он.
- Что здание имеет историческую
ценность и подъемник обезобразит его фасад, - процитировала
Линда.
- А в предыдущий?
- Что фундамент, даже укрепленный
вашим Даром, не выдержит, - хмыкнула она, проходя следом за ним в
кабинет и ставя кофе перед его компьютером.
- А Ирму мы к ним посылали? - бросив
плащ на спинку роскошного кресла, устало опустился туда сам.
- Так они Ирме и ответили! Давайте я
повешу, - Линда педантично определила верхнюю одежду в шкаф и
только после этого пояснила: - С другими они и общаться не
стали.
- А почему вы к ним Элеонору не
пошлете? - недоуменно пожала плечами я, вмешиваясь в этот странный
диалог.
Шеф, насмешливо прищурившись,
посмотрел на меня своими льдисто-голубыми глазами с разноцветными
искрами Дара. Поняв, что я искрення в своих заблуждениях, со
смешком пояснил:
- Не спортивно. И не интересно, -
сделав первый глоток, ласково кивнул Линде и снова посмотрел на
меня. - Садись, поболтаем. Линдочка, умница моя, не пускай к нам
никого минут тридцать.
Секретарь понятливо улыбнулась и
закрыла дверь с обратной стороны.
Вит сделал еще глоток кофе, похлопал
себя по карманам пиджака, в поисках сигарет, достал пепельницу. И
только закурив, внимательно посмотрел на меня.
- Не томите, Вит, - улыбнулась я. -
Я ужасно соскучилась по разнообразной работе. Это как-то связано с
тем, что вы хотите мне поручить? Говорите, я ко всему готова!
- Ко мне обратился с очень
интересным проектом Алистер Гридли, - усмехнулся Шеф, затягиваясь и
делая маленький глоток слегка остывшего кофе.
Мне показалось, что я услышала стук
собственной челюсти о стол. Вит в очередной раз наглядно показал,
что "ко всему" быть готовым невозможно. Но стараться нужно по
максимуму и немножко больше. Поэтому от удивления и возмущения я
рот приоткрыла отнюдь не метафорически. Просто хотелось сказать так
много (по большей части, нецензурного), но сходу не смогла выбрать,
с чего начать.
Конечно, в нашей конторе с Шефом не
спорили. И его задания не обсуждались. Но повозмущаться и высказать
свою позицию и мнение не возбранялось никогда. Да и против
обсценной лексики Вит не возражал, потому как сам ругался настолько
виртуозно на десятке (а, может, и больше) языках, которыми владел в
совершенстве, что можно было заслушаться.