Около них не было ни одного свободного места, и Александр, переминаясь, огляделся, где бы ему пристроиться.
– Да садитесь к нам! – зазвенел тут вблизи него детский голосок.
На диване сидели дама, мальчик-подросток и крошка-девочка, лет четырех-пяти, пухленькая, беленькая, вся в белокурых локонах, при всяком движении колыхавшихся вокруг ее прелестной головки. Она доверчиво подняла на Александра свои большие небесно-голубые глазки и приветливо манила его ручкой:
– Вот сюда… около брата. Тося, дай же место!
Брат отодвинулся, и Пушкин с поклоном уселся рядом с ним. Надо было в благодарность хоть сказать что-нибудь; но с чего начать? Он искоса оглядел своего соседа. Бледнолицый, серьезный, в синих очках, тот производил впечатление чуть ли не юноши.
– Вы издалека? – наконец решил начать Александр.
– Из Москвы, – был ответ.
– И я оттуда же.
– И вы из Москвы? – подхватила, обрадовавшись, малютка-девочка. – Как же мы с вами не встретились по дороге?
– Потому что, вероятно, ехали в разное время. Я уж с июня месяца здесь; а вы?
– А мы только со вчерашнего дня. Мы приехали вместе с мамашей и вот с мадемуазель, нашей гувернанткой; но мамаша очень устала с дороги и осталась на даче в Петергофе…
– Замолчите ли вы, Мими! – по-французски шепнула тут болтушке мадемуазель.
Разговор на минуту прервался. Но неугомонный язычок Мими не давал ей покоя, и она снова затараторила:
– А сколько вам лет?
– Двенадцать, – отвечал Пушкин, с трудом подавляя улыбку.
– О! Так брат мой гораздо старше: ему на прошлой неделе пошел уже четырнадцатый год[5]. А как ваше имя?
– Пушкин Александр Сергеевич.
– Как важно! А брата мы зовем просто Тосей.
Теперь француженка-гувернантка сочла нужным пояснить Пушкину, что его сосед – барон Антон Антонович Дельвиг.
– Так вы, стало быть, немец? – обратился Пушкин к молодому барону.
– Ой нет! – отвечал тот. – Фамилия у меня только немецкая, потому что предки наши из лифляндцев, но сам я и телом и душой русский, православной веры и по-немецки не умею почти, что называется, в зуб толкнуть.
– Так же, как и я! – точно обрадовался Пушкин. – Вместе, значит, отличимся: в компании провалиться все же не так обидно.
– Не провалитесь, если знаете по-французски; ведь можно экзаменоваться из одного какого-нибудь иностранного языка: или немецкого, или французского.