– Что у вас нынче за базар, господа? – спросил профессор Шаполинский шумно врывающихся в класс студентов.
– Виют витры, виют буйни,
Аж деревья гнутся, —
отвечал Гоголь. – Один из нас заколен, как агнец неповинный.
– Заколен? Надеюсь, только фигурально?
– Фигурально, но не менее смертельно: его не хотят перевести в наш класс, хотя он великолепно сдал экзамен.
– Про кого вы говорите?
– Про Базили. Вы сами же ведь, Казимир Варфоломеевич, слышно, готовили его летом по математике и притом даже даром? За что вам великое от всех нас спасибо…
– О таких вещах умалчивают, мой милый. Так его, стало быть, не переводят? Гм! Странно, очень странно… Но верно ли это? Надо будет узнать еще у Семена Матвеевича, как у секретаря конференции.
– Да он-то ведь и противится! Сейчас вот только говорили об этом с Иваном Семеновичем, просили его заступничества.
– И что же Иван Семенович?
– Обещался не выдать. Но и вы, Казимир Варфоломеевич, со своей стороны на конференции замолвите слово доброе. Нельзя же, право, этак ни с того ни с сего губить человека!
– Уж и губить! – усмехнулся Казимир Варфоломеевич, но около губ его легла горькая складка и глаза его озабоченно потупились. – Базили, я знаю, не из тех людей, которые гибнут при первой неудаче. Но молчать я, поверьте мне, не буду!
Что он действительно не молчал – приятели Базили могли убедиться вскоре, именно в большую рекреацию, когда весь учебно-воспитательный персонал замкнулся в конференц-зале: из-за двери между спорящими голосами громче всех выделялся густой бас Шаполинского. Когда же наконец с шумом распахнулась дверь, то первою показалась оттуда грузная фигура его же, Шаполинского, с опущенною долу, но пылающею головой. Молодые люди тотчас заступили ему дорогу.
– Ну что, Казимир Варфоломеевич?
Не взглядывая, словно виноватый перед ними, он в сердцах только рукой отмахнулся.
– Неужели провалили?
– Провалили… – хрипло пропыхтел добряк: от горячего спора не только его в пот вогнало, но и в горле у него, видно, пересохло.
– Так зачем же, в таком случае, его вообще допустили к экзамену? И многие, скажите, были еще против него?
– Все это, друзья мои, вопросы праздные: дело решено безапелляционно!
– Но Иван-то Семенович был, конечно, на вашей стороне?
– Само собой, но мы остались в меньшинстве. Пропустите-ка меня, друзья мои…