Гончар фыркнул. Я покраснел.
«Эх, монашков люблю… – продолжала она. – А не то вдруг он станет святым… Я бы его сок святой собрала, у меня и скляночка есть… Собрала бы да потом продала, когда он прославится».
Все грянули хохотом.
Так они перезнакомились. В стан гистрионов поднялись несколько наших, а от них к нам пришли два старика и та самая девка. Она подсела ко мне и опять стала насмешничать. Один из стариков-гистрионов тоже сел рядом и молча слушал.
«Далеко ли едешь?» – спросила она.
За меня ответил гончар Арно Толстолапый, который когда-то послушничал в монастыре. Он сказал, что я еду в аббатство, а потом, если Бог даст, то и в Рим.
Девица опять расхохоталась.
«А правду говорят, что вы, монахи, гузном книги читаете?»
Я знаками стал ее уверять, что это не так.
«Ладно, ладно… Еще говорят, что вы прежде чем книгу читать, за ухом чешете по-собачьи?».
Тут мои знаки были бессильны. Я написал ей, а Арно прочел по складам, что это касается не всех книг, а только языческих, чтобы напомнить, что язычники – это собаки, и верить им особо нельзя.
Вмешался старик: «Все ты врешь, – сказал он, улыбаясь. – И про язычников, и про гузно. Карл Великий пытался вас, длиннорясников, вразумить, и учил вас читать, как положено, не гузном, а руками, да вы ведь народ упрямый!»
И он рассказал, при почтительном молчании гончаров, как император Карл якобы давал монахам каждому по большой деревянной буковке и требовал, чтобы тот ее изучал перед сном.
Я знал, что это полные глупости, но он продолжал, все более воодушевляясь. Девица уже скрылась куда-то, а старик, сидя на корточках передо мной, и качаясь взад и вперед, вдруг зашептал:
«Смотри, монашек, святым-то не делайся. Я знавал одного взаправдашнего святого, так он плохо кончил. Знаешь как? Людям в тех дальних краях не хватало мощей… Они его подстерегли и убили, а потом разодрали на части…»
Потом он наклонился к самому моему уху, и сказал совсем тихо:
«Но, скажу по секрету, его голова досталась одному моему стариннейшему приятелю. Он ее сварил и таскал по всюду с собой, надеясь продать, но сам умер всего с неделю назад у меня на руках… Ты не хочешь купить? Она у меня!»
Я вздрогнул и отпрянул от этого жуткого старика. Потом я решил, что он шутит и разозлился, и вспомнив, что гистрионы – пособники Искусителя, и мне, монаху, вообще лучше бы с ними не разговаривать, я замолчал, а все остальные пировали целую ночь. А наутро нашли того гончара, что с девицей болтал, с перерезанным горлом. В суме его было пусто, а гистрионов и след простыл.