— Из Главка пришло новое задание. Этот мачо, — он потыкал
пальцем в снимки, — известный итальянский фотограф. В Россию прибыл
две недели назад и успел попасть под пристальное внимание
следователей.
Я вздрогнула. Неужели этот красавчик — обыкновенный бандит? Или
вообще маньяк-насильник. Серийный убийца?..
— В чем его подозревают? — спросила, чтобы не мучиться
догадками.
— Конкретно — ни в чем, — поморщился Николаич.— Но тип
своеобразный, этого не отнять. Ты знаешь, чем он прославился?
Глупый вопрос. Так и хотелось закричать: откуда мне знать о
каких-то там фотографах, к тому же итальянских?! Я что, похожа на
заядлую посетительницу выставок и галерей? Мое отношение к
современному искусству очень точно выражает Сергей Шнуров в песне
про лабутены.
— Нет, не знаю, — равнодушно произнесла я и покосилась на
настенные часы.
Эх, а могла бы уже быть на полпути к дому… зашла бы по дороге за
пиццей и колой. А еще лучше — за шампанским и тортиком,
знаменательная дата все же. Ан нет, сиди тут и слушай про этого
итальянца. Какое мне до него дело?..
— Сандро Бруни снимает места катастроф, стихийных бедствий, а
порой и суицидов. На его выставках всегда красуются две фотографии
с места происшествия: одна после, а одна за несколько дней, а то и
часов до трагедии. Непостижимым образом этому итальяшке удается
прибыть на место раньше, чем полиции и журналистам. А порой и
опередить саму жертву.
— И что? — не поняла я прозрачных намеков начальника. —
Фотографировать подобные места не запрещено, зачем он понадобился
правоохранительным органам?
Николаич сложил ладони домиком и потер ими кончик носа.
По-старчески крякнул и смерил меня долгим пристальным взглядом.
— Понимаешь, — начал он монотонно, — едва появившись в столице,
этот фотограф побывал уже на нескольких ДТП и заснял на пленку
самоубийство довольно крупного бизнесмена — Лисицына, маститого
металлурга. Итальянец сам сообщил о происшествии в полицию, но
снимки не предоставил. Кредиторы Лисицына полагают, что с этим
суицидом не все чисто. И даже предлагают посодействовать в
расследовании. Материально, разумеется.
Я отвернулась и ковырнула ногтем трещинку на подлокотнике
кресла:
— Так пусть предложат этому итальянцу денег.
— Пытались, — кивнул начальник, — и не раз. Но Бруни отказался —
он живет уединенно и не идет ни на какие контакты. Благодаря
нелюдимости, роду занятий и приметной татуировке он получил
прозвище Цербер.