Не то в католичестве. Возобраняется служителю церкви земная услада. Поэтому многие часто впадают в грехи так, как Волга в Каспийское море. То мальчика бросятся вдруг целовать, воспользовавшись темнотой и безлюдием, а то молодую вдову так затискают, что только дивиться приходится людям тому, что рожает она, безутешная, спустя целый год после мужниной смерти.
Теперь про отца Бенджамена Витторио. Он мальчиков не целовал и не гладил. Не трогал руками ни жен и ни вдов. Короче, безбрачие было нелегким для плоти его, но желанным душе. И лишь одного он не смог победить: того любопытства, которое жгло как огонь. На всякие тайны постели супружеской, уж не заикаясь и о несупружеской, отец Бенджамено бросался как ястреб и требовал полной с собой откровенности.
Вот и сейчас, вслушиваясь во влажный от слез голос Катерины, он почувствовал сладостный холодок, побежавший вдоль его старого позвоночника, и навострил уши.
– Как часто ложится с тобой он, дитя?
– Четыре раз за день и столько же за ночь.
– Имеет ли ключ он от спальни твоей?
– Я не запираю на ключ своей спальни.
– Ты разве все на положеньи служанки?
– Ах, что вы, отец мой! Какой там служанки? Вы видели жемчуг на мне? И мантилью?
– Мантилью я видел и жемчуг заметил. Но мы не об этом с тобой говорим. Зачем ты сбиваешь меня, Катерина? Итак, он приходит и сразу ложится?
– Да нет. Не ложится, а сразу бросается.
– Бросается? И?
– И срывает с меня сорочку и чепчик.
– И чепчик срывает? А чепчик зачем?
– Не знаю, отец мой, он не объясняет. Срывает мой чепчик, бросает все на пол.
Слюною наполнился рот Бенджамено.
– И ты остаешься ничем не прикрытой и наедине с посторонним мужчиной?
– Да, я остаюсь с ним, и он начинает любить меня.
– Опомнись, дитя! Разве речь о любви? О мерз-ком и богопротивном соитии!
– Я знаю, отец.
Она разрыдалась. И вынула из своих хрупких ушей жемчужные серьги.
– Примите, отец мой, на помощь сироткам…
– Отдашь Константину, – отрывисто молвил отец Бенджамено. – Теперь Константин у нас ведает всею хозяйственной частью. Итак, Катерина. Пока он безжалостно, гнусно и низко тебя оскорбляет, что делаешь ты? Зовешь ли на помощь? Клянешь ли? Кусаешь его в подбородок? Царапаешь щеки?
– Нет, нет.
– Что же делаешь ты?
– Я тоже его обнимаю, отец.
Священник притих. Прошло минут шесть. Потом он опомнился и зашептал: