Отец тяжело вздохнул, взгляд его потемнел, губы задрожали, и на мгновение он показался ей таким, каким она представляла себе Артура: маленьким потеющим чертиком с большим животом и лысой головой.
– Ничего мы не должны. Эмма, немедленно убирайся, или тебе точно не поздоровится.
– Томас! – Она снова услышала возглас матери и отшатнулась.
Слова причинили Эмме боль. Сильнее, чем ракетка для настольного тенниса, которой ее случайно ударили по лицу на уроке физкультуры в прошлом месяце. Из глаз хлынули слезы. Словно отец залепил ей пощечину. Щека горела, хотя он даже руки не поднял.
– Ты не можешь так говорить со своей дочерью, – произнесла мать Эммы. Испуганным тихим голосом. Почти умоляюще.
– Я говорю с ней, как считаю нужным. Она должна наконец научиться не вваливаться к нам каждую ночь…
– Она шестилетний ребенок.
– А я сорокачетырехлетний мужчина, но с моими потребностями в этом доме, видимо, не считаются.
Эмма выронила слона и даже не заметила этого. Она повернулась к двери и вышла из комнаты, словно марионетка, управляемая невидимыми нитями.
– Томас…
– Что – Томас? – передразнил жену отец. – Я лег спать всего полчаса назад. Если завтра утром в суде я буду не в форме, если проиграю этот процесс, то с конторой все кончено. Тогда можешь забыть обо всем: о доме, о своей машине, о ребенке.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь. Эмма и так вынимает из нас душу, но тебе непременно хочется вторую писклю, которая мне вообще спать не даст. Дерьмо. Я единственный зарабатываю деньги, как ты наверняка заметила. И МНЕ НУЖНО СПАТЬ!
Эмма прошла уже полкоридора, но голос отца не становился тише. Ее мать пыталась его успокоить:
– Тсс, Томас, дорогой. Расслабься.
– КАК Я ДОЛЖЕН РАССЛАБИТЬСЯ?
– Позволь мне. Пожалуйста. Я займусь сейчас тобой, хорошо?
– ЗАЙМЕШЬСЯ? С тех пор как ты снова беременна, ты только собой…
– Знаю, знаю. Это моя ошибка. Ну же, давай я…
Эмма закрыла дверь своей комнаты, и голоса родителей смолкли.
По крайней мере, они не долетали из спальни. Но по-прежнему звучали в ее голове.
«Немедленно убирайся! Или…»
Она вытерла слезы и ждала, когда в ушах перестанет шуметь, но шум не исчезал. Как не отступал и лунный свет, который в ее комнате казался ярче, чем в родительской спальне. Римские шторы на окнах были из тонкого холста, к тому же на потолке над кроватью светились наклеенные звезды.