– О нет! – вскрикнула я и бросилась закрывать кран.
Твёрдой рукой прокрутила вентиль до упора. Метал издал сиплую отрыжку и замолк. Мои пальцы задрожали: сток был забит стопкой ватных дисков, выпавших из пакета, лежащего на хлипкой полочке.
– Но как же... – вырвалось у меня. – Откуда потоп?! Я же вообще здесь утром водой не пользовалась!
– Адрес! – рявкнул Финн. – Где ты?
Я на автомате произнесла.
– Буду, – ответил Финн и отключился.
И хорошо, потому что в следующую секунду начался невообразимый скандал. Южные женщины в просторных балахонах, чернокожие парни, снулый очкарик, вытянувшийся над всеми, как лапша с ноутбуком; видавшая виды уборщица со связкой ключей в руках, все они кричали одновременно, толпясь у моей двери.
Вслед за животом, обтянутым цветастой рубахой, в комнату ввалился араб с ресепшена и тоже принялся размахивать руками. Я понимала основное: “Merde”.
Пытаясь оправдаться, я выдавливала жалкие фразы на английском. Языковой коллапс наверняка закончился бы казнями египетскими, если бы внезапно толпу не растолкал Макс Финн.
Нахально и уверенно, как умеют только звёзды нашей сцены, он похлопал цветастого араба по плечу и что-то совершенно благостно произнёс на французском. Араб заморгал, все воззрились на меня, как на экспонат на выставке. А потом – на Финна, как африканские дети в мультике на льва Бонифация.
Он шагнул ко мне в лужу, не жалея замшевых туфель, и сказал на ухо:
– Быстро собирай вещи.
Со скоростью спутникового интернета я побросала в мокрый чемодан всё, что было выложено, разложено и разбросано. Финн спокойно беседовал с публикой, постоянно повторяя про какой-то «трюк». Уборщицу это вдохновило, она принялась возить по полу шваброй. Финн засунул ей в карман купюру одной рукой, другой ловко подобрал со стула моё зарядное устройство.
Цветастый араб сказал что-то, глядя на Финна с таким вожделением, словно просил не больно отъесть руку. Финн отсчитал ещё несколько Евро и забрал мой чемодан.
– Уходим, – с улыбкой Капитана Америка скомандовал он мне.
Я подхватила сумку, рюкзак и бюстгальтер, сушившийся на холодной батарее под окном, и мы бросились, скользя в мокрой обуви, вниз. Скрип перил, как сиплые окрики старух, запах штукатурки, голоса вслед и чувство настоящего побега!
Мы вырвались из затхлости в жаркую парижскую ночь. Финн впихнул меня в такси вместе с отсыревшими пожитками. Авто вывернуло с сутулого закоулка на площадь, и только тогда я обрела дар речи: