Вика всегда знала, что нрав у ее бабы Насти неуживчивый,
требовательный, оттого мать ее в восемнадцать и сбежала из дома
замуж, чтобы вырваться из - под опеки строгой матери. Оттого, и
сейчас не очень старается ее из деревни к себе забрать, чтобы
ухаживать. Знает, не уживется ни с кем баба Настя.
– И все-то ты про меня знаешь, бабуль, – решила смягчить
ситуацию Вика, и положила свою ладошку на морщинистую ладонь. –
Ладно, скажу, как есть. Все-равно без тебя бабка Анисья меня на
порог не пустит.
– Это верно, – крякнула баба Настя.
– Есть у меня друг, встречаемся два года уже, замуж хочу, люблю
его.
– А он что ж? – баба Настя начала развязывать пакет с «гусиными
лапками», чтобы подложить их еще в сахарницу.
– Он тоже меня любит. Но недавно к нам в группу в универе пришла
девчонка одна – наглая, страшная, глазищи зеленые, волосы рыжые, и
все-время на Бориса пялится. А недавно начала к нему клинья
подбивать, то сумка у нее тяжелая, просит донести по лестнице, то
ногу подвернула и ему на руки валится. Чую, отбить его у меня
хочет.
– А что ж ты от Анисьи то хочешь? У вас дело молодое, само
решится.
– А вдруг не решится? Уведет Варька моего Бориса. А я без него
не могу, люблю же. И Варьку уже ненавижу. Вот и хочу узнать у бабки
Анисьи, что сделать можно. Может порчу на нее навести, а может
приворот на Борьку сделать?
– Не туда ты лезешь, внучка, ох не туда. Там где нечисть
вмешивается, любви и счастья не бывает, – покачала головой баба
Настя.
– Ну почему? Она же мне заговорила тогда прыщи? И ничего плохого
в этом не было.
– Ладно, пойди к ней, скажи, я тебя отправила, все, что мне
рассказала, ей тоже расскажи. А уж она пусть сама решает помогать
или нет, – баба Настя, покачивая головой, полотенцем протерла
порезанную по краям скатерть.
Вика быстро юркнула в прихожую, сняла с крючка куртку, натянула
сапоги и выскочила за дверь.
Через пять минут она уже стояла у мокрых с облупившейся
темно-зеленой краской ворот.
На удивление Вике бабка Анисья сразу ее узнала и впустила в
дом.
– А, проходи, давно тебя не видела, – распахнула она
металлическую дверь, впустила гостью и скрипнула засовом.
В доме пахло совсем иначе. Запах сушеных трав, ацетона и
пригоревшего молока был повсюду. Целлофановые пакеты с жеванными
ручками и стертыми рисунками хаотично висели на выступающих
поверхностях и лежали на кровати, в углах на полу и на подоконнике.
Однако весь этот бардак казался не случайным, а имеющим свой
особый, чужому человеку неведомый, смысл.