Баба Настя шумно вздохнула, убрала под платок прядь выбившихся
седых волос.
– Ох, чую я неладное. Не будет добра от этого дела. Так ведь
все-равно меня не слушаешь.
– Пойду, подышу немного, - Вика задумчиво посмотрела в окно на
покосившийся забор заброшенного палисадника и жухлую траву. -
Может, все - таки переедешь к нам?
Баба Настя махнула рукой.
– Иди, иди, подыши, глядишь, мозги проветрятся и
передумаешь.
– Не, баб Насть, не передумаю. Я ради Бори на все готова, -
поджала губы Вика, вспоминая его растерянный взгляд, когда рыжая
Варька попросила донести тяжёлую сумку по лестнице, хотя сумка до
этого болталась на одной ее руке.
– Ух, гадюка хитрая, - прошипела Вика, вытянув губы и, вышла на
улицу.
Дом выглядел, как его хозяйка, старым, но крепким, пожившим
свое, но еще не собиравшимся умирать. Он уже не стоял ровно, а
будто опирался на свой фундамент – где сильнее, а где из последних
сил.
Дом бабки Анисьи же хоть и казался намного живее и моложе за
счет резных наличников, но смотрел из окон как-то неласково и
пугающе.
Вдруг Вика увидела серого кота, который шустро юркнул под ворота
дома бабки Анисьи, и через секунду три черные кошки выскочили
оттуда же и разбежались в три разные стороны.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – машинально переплюнула через левое плечо
Вика и услышала, как ворота скрипнули.
– Заходи, чего шлындаешь зря, – махнула рукой бабка Анисья,
натягивая платок с плеч на голову.
Вика улыбнулась и, опустив глаза, запрыгала как по минному полю,
пытаясь не вляпаться в жижу грязи после дождей на проселочной
дороге.
Перед входом в дом во дворе на лавке рядом с металлическими
ведрами стояла полулитровая банка с мутным содержимым и небольшой
пузырек, от которого сильно пахло валерьяной.
– Выпей, – бабка Анисья протянула Вике банку прямо на улице, –
потом в дом зайдешь.
Холодное стекло обожгло губы жидким варевом так, что Вика чуть
не потеряла равновесие. Бабка Анисья поддержала ее за руку и
помогла войти в дом.
– Вот и хорошо, вот и хорошо, так вернее будет, – приговаривала
бабка, и Вике теперь казалось, что она слышит только эхо знакомого
голоса.
Голова налилась свинцом, ноги и руки почти не шевелились. Как
завороженная Вика сидела перед зеркалом и иногда ощущала
прикосновения холодных рук к лицу, к затылку, к вискам с обеих
сторон, а иногда слышала, как эхом разливались обрывки бабкиных
слов по комнате. Запах горелого молока становился все сильнее, и
скоро Вике стало тяжело дышать. Она открывала рот, пытаясь сделать
вдох, но вместо этого только вдыхала, как ей казалось горячий
молочный пар, который не давал ее легким насыщения.