— А чего ты спрашиваешь? — улыбнулась ей мама.
— Я просто подумала, знаешь, мамочка, так странно. Вот ты спишь,
а потом сразу проснулся. Как будто, бац, и все! Понимаешь? — Алиса
взяла в прохладные руки принесенный мамой стакан.
— И первая увиденная картинка — это начало дня? — спросила
мама.
— Ага. Мне кажется, поэтому это важно. А еще, я думаю про начало
и конец вообще всего. Я вот не помню момента, когда родилась. А
ты?
— Я тоже, — мама присела рядом с Алисой и облокотилась
подбородком на руку. За забором из пальцев проглядывала улыбка,
что, впрочем, было обычным для мамы состоянием. Казалось, она могла
улыбаться даже во сне. Иногда мама делала это с хитрецой, когда
папа шутил какую-нибудь шутку — неловкую, но смешную. Иногда улыбка
проступала сквозь плотно сжатые губы, надувшиеся от недовольства.
Да, рассерженная мама все равно улыбалась. А порой, когда ей
приходилось слышать дивные речи из уст своей маленькой доченьки, на
лице у мамы улыбка казалась загадочной. Или блаженной. Как когда
слушают чудесную сказку январским вечером у камина.
— Или вот другой пример: что было вначале вообще всего? Всего
мира?
Улыбка сменилась на ту, что с трудом сдерживала смех.
— Алиса, люди не могут этого понять многие века. Ничего
страшного не знать об этом в восемь лет.
— Может, нам об этом расскажут в школе? — Алиса сложила ладошки
вместе и дернула головой, будто от внезапно свалившегося на нее
камушка. — Сегодня же первый день в школе!
Отец к этому времени уже ушел на работу, поэтому через час после
завтрака Алиса ехала на машине с мамой. Спереди ее красного пикапа
Шевроле было прописью выведено слово «Роза», где из буквы «О», как
из петлицы, торчала маленькая, но длинная розочка. Роза — так звали
маму, которая знала о цветах все, и так назывался магазин, в
котором она работала.
Алиса всегда удивлялась, как хорошо маме подходило это имя. А
может, это мама старалась ему соответствовать. Была высокой и
стройной. Носила только зеленое и красила волосы в цвет бордовых
лепестков. Каждый вечер мама пряталась в ванной на долгие полчаса,
чтобы выйти оттуда барашком, как говорил папа. Всю ее голову
покрывали многочисленные бигуди. Зато наутро мама превращалась
обратно в красавицу. И тут папа тоже не упускал возможности
что-нибудь сказать, только теперь от его слов, которые он шептал
маме на у́шко, та смеялась и заливалась краской под цвет струящихся
прядей.