В ту декабрьскую ночь был жуткий мороз, деревья едва не трещали от холода. На меня надели взрослый полушубок, подвязали веревкой, и мы отправились в лес. Луна, окаймлённая тем туманным ореолом, который бывает в морозную погоду, светила ярко, освещая всё вокруг. Мы шли в лес, освещённые лунным светом, по блестящему сотнями искр снегу, по колено утопая в сугробах. У нас была большая двуручная пила. Вот её-то мы и взяли. Для меня она была просто огромная! От холода мёрзли пальцы на ногах и руках, делая и без того тяжёлый процесс нарезки дров ещё более трудным, изматывающим. Я ревел. Слезы текли по моим щекам, едва не застывая на ледяном воздухе, они переполняли мой нос, стекали по глотке. Я ревел, но знал, что все, что мы делаем, жизненно необходимо, и, глядя на маму, которая, стиснув губы, молча пилила, понимал, что ей-то гораздо тяжелее, чем мне. Да, гораздо тяжелее. А поэтому я должен был собраться, точно так же стиснуть зубы и терпеть. Ведь я в доме самый старший из мужчин, а потому являюсь хозяином, следовательно, я, как и мать, должен служить примером стойкости и терпения для младшего брата и сестры.
Привезя воз дров домой, мы, под покровом всё той же лунной ночи, таскали их в огород и закапывали в снег, пряча от всех. Чтобы никто не увидел, никто не донес. Наша тайна должна была оставаться тайной. Потом, в течение всей зимы мы потихоньку доставали их, пилили и топили дом. Они были сырые, но такова плата за секрет. Хранить дрова в поленнице очень опасно!
Несмотря на войну, жизнь продолжалась. В тысяча девятьсот сорок втором году я пошел в школу. Первые два класса учился на Осьмушке. Помню мою первую учительницу, Кузнецову Клавдию Васильевну, добрую и приятную девушку, только что приступившую к работе в школе. Недобора учеников у нас не было, поэтому все два класса учились, как и полагается – в разное время и по разным программам. Третий класс я учился уже в школе на Ленинске, и в ней нашим учителем, а в последствии и классным руководителем, был Пересторонин Василий Андреевич, демобилизовавшийся из армии по ранению в сорок четвертом году и пришедший на работу в школу. Хороший, строгий, но справедливый был человек.
Годы шли. Мы росли, как все мальчишки: дрались и ссорились, шкодили и хулиганили, но я всегда помнил, что в семье старший. Вместе с нами в доме жила моя бабушка Дуня, женщина, многое пережившая на своем веку. Могу себе представить, какими сложными были отношения свекрови с невесткой в эти тяжёлые годы войны. Ссоры и перепалки были частыми в нашем доме. И иногда бабушка, не сойдясь во мнении с мамой, обидевшись, уходила жить к своей дочери, жившей недалеко от нас. Но, видя нас чумазых и грязных, бродящих по деревне, она вновь возвращалась и брала всю заботу о нас.