– Позвоним, – скромно, с акцентом бросил Рус.
Домой он с детьми шел вдохновенно. Зашли в магазин, набрали всякой всячины и на всех. В приюте старушенции ахнули от невиданного изобилия. Накрыли праздничный стол, рассадили детей. Через четверть часа приехала машина, привезла телевизор.
– Это дольше будет удерживать детей в приюте, – пояснил монах удивленным женщинам. – Может вы сумеете еще класс какой для них организовать?
– Сможем. Как же. Мы ведь сами в прошлом учителя, – почти одновременно затараторили женщины. – Деньги только надобно на учебные принадлежности. Но такие суммы. Нам бы кормить более менее постоянно детей.
– На первое время имеется, а там придумаем что-нибудь.
Подключили телевизор. Теперь малыши все сидели возле него.
Рус ушел в дальнюю комнату. Теперь ему дети перестали досаждать, как раньше. Сел, стал размышлять над дальнейшими планами. Выходило, что раньше, чем через месяц все равно у него не получится покинуть Бразилию. Прикидывая, где еще можно было бы раздобыть деньги, неожиданно увидел у дверей самую взрослую девочку приюта Дину. Ей шел четырнадцатый год, и она в полной мере помогала по содержанию детей.
Девушка была тиха, неприметна, и Рус ее даже как-то почти и не видел.
– Рус.
Монах посмотрел на нее.
– Купи мне, пожалуйста, какое-нибудь платье.
Что-то кольнуло у него в груди, и он уже внимательней вгляделся в Дину.
– Купим. Пойдем вместе. Мне как раз нужно завтра в центр.
– Только хорошее, – уже смелее проговорила девушка, но почему-то потупив взор.
– Дина, завтра ты сама выберешь себе платье.
Ее тихое, скромное обаяние трогало его. Она всегда молчала, выполняла в приюте работы младшей няньки. Хотя здесь дети почти все делали сами. Дина подняла глаза. Столько в ее очах было молчаливой просьбы и покорной грусти, что Рус, даже зная, что в любом случае выполнит ее просьбу, поторопился еще раз успокоить, чтобы не видеть на ее лице детского страдания.
– Бабушки экономят. Они боятся, что ты скоро уйдешь, и мы снова будем вести полуголодный образ жизни. Я уже взрослая, а работу найти не могу. Воровать не хочу.
Рус не знал, что можно сказать на эти слова. Он столько видел за эти годы в Южной Америке детских трагедий, столько, страданий, что готов был все деньги мира отдать им, лишь бы не видеть, не слышать детских слез и слов.