На языке врага: стихи о войне и мире - страница 4

Шрифт

Интервал

у меня не дом, а сплошные лезвия-бритвы,

вместо воздуха – острый перец, постель – в иголках,

а из радио – на кусочки рваные ритмы,

да и сам я – весь в порезах, шрамах, наколках.

Если что и вынести, то вслепую —

эту речь несвязную, боль тупую.

Так пускай меня, ай нэ-нэ, украдут цыгане,

продадут в бродячий цирк лилипутов,

буду ездить пьяненьким на шарабане,

всё на свете взрослое перепутав.

Воспитают заново, как младенца,

завернут в наждачные полотенца,

вот он – ослепительный Крибле-Крабли:

руки – ножницы, ноги – кривые сабли.

2009

«И чужая скучна правота, и своя не тревожит, как прежде…»

И чужая скучна правота, и своя не тревожит, как прежде,

и внутри у нее провода в разноцветной и старой одежде:

желтый провод – к песчаной косе, серебристый – к звезде над дорогой,

не жалей, перекусывай все, лишь – сиреневый провод не трогай.

Ты не трогай его потому, что поэзия – странное дело:

все, что надо – рассеяло тьму и на воздух от счастья взлетело,

то, что раньше болело у всех – превратилось в сплошную щекотку,

эвкалиптовый падает снег, заметая навеки слободку.

Здравствуй, рваный, фуфаечный Крым, полюбивший[2] империю злую,

над сиреневым телом твоим я склонюсь и в висок поцелую,

Липнут клавиши, стынут слова, вот и музыка просит повтора:

Times New Roman, ребенок ua., серый волк за окном монитора.

2005, 2014

«Этот гоблинский, туберкулезный…»

Этот гоблинский, туберкулезный

свет меняя – на звук:

фиолетовый, сладкий, бесслезный —

будто ялтинский лук.

В телеящике, в телемогиле,

на других берегах:

пушкин с гоголем Крым захватили,

а шевченко – в бегах.

И подземная сотня вторая

не покинет кают,

и в тюрьме, возле Бахчисарая —

макароны дают.

Звук, двоясь – проникает подкожно:

чернослив-курага,

хорошо, что меня невозможно

отличить от врага.

Негрушкин

Двух пушкиных, двух рабов подарила мне новая власть:

о, чернокожий русский язык, к чьим бы губам припасть?

Хан Гирей любил снегирей, окруженный тройным эскортом,

хан Гирей – гиревым занимался спортом,

говорил: чем чаще сжигаешь Москву, тем краше горит Москва,

чуешь, как растет в глубину нефтяная сква?

Так же чёрен я изнутри – от зубного в кровь порошка,

снился мне общий единорог с головой ляшка.

Двух рабов пытаю огнем: вот – Кавафис, а вот – Целан,

кто из вас, чертей, замыслил побег, воскуряя план?

Как по очереди они умирали на дуэли и в пьяной драке —

Следующая страница