Какое гадское имя. Аж всю передернуло. Подошел ко мне и дернул к себе за шиворот.
– Раздевайся.
По телу прошла дрожь, и я напряглась так, что казалось, все нервы полопаются.
– Аслану своему передай, что здесь его жена и дети.
Ахмед… проклятое мерзкое имя, продолжал смеяться, а потом вдруг перестал.
– Чья жена?
– Аслана Шамхадова вашего.
– Ты?
Осмотрел меня с ног до головы и с неверием снова уставился мне в глаза.
– Лжешь!
– Так проверь. Свяжись с ним и сам у него спроси.
– Что она там несет? Что за бред?
Бородатый разжал пальцы и посмотрел на своих товарищей. Сказал им что-то на своем языке, и они переглянулись. Один из них протянул Ахмеду сотовый, и тот быстро набрал чей-то номер.
– Да, брат. Взяли. Сама вышла. – перевел взгляд на меня, потянул носом и смачно харкнул на землю. – Не могу сейчас горло перерезать. Аслана позови. Надо! Она утверждает, что жена его! – и тут же расхохотался. – Ясно! Так и знал!
Повернулся ко мне с ослепительно-гадкой усмешкой.
– Аслан говорит, у него слишком много жен, и он разрешает одной из них перерезать глотку.
– Скажи ему… Скажи ему – в космосе погасли все звезды, ни одной не осталось.
Он заржал снова и опять что-то в трубку на своем сказал, попутно протягивая руку и расстегивая первую пуговицу на моей кофте, а мне кажется, я сейчас сдохну на месте. И вдруг замер. Улыбка исчезла. Повернулся к своим.
– Аслан велел пока не трогать и к нему привести. Детей тащите в автобус.
Мне завязали глаза и забросили в машину. Я только и успела увидеть ВАЗ, выкрашенный в цвет «хаки», меня затолкали в багажник и громко хлопнули крышкой. Я старалась думать о том, что с детьми ничего не случится, и Максим отдаст приказ их не трогать, но не была ни в чем уверена. Ведь ему сказали, что их двое, а он знает, что у нас один ребенок. Мы куда-то приехали примерно через час-полтора. И вот теперь жалкую, истощенную, грязную меня тащат по темным коридорам, внутрь заброшенного здания, а я и не сопротивляюсь. Сил нет. Даже произнести одно слово. Я все же добралась к нему живая. И теперь осталось одно – увидеть его и сказать о наших детях, а потом уже можно умирать, если он так решит.
Вдалеке слышались голоса, музыка, стоны и крики. Музыка восточная, а разговоры на чужом языке и на русском. В основном орут мужчины, а женские крики можно назвать, скорее, характерными стонами. Кто-то истерически смеется. Меня продолжали тащить, и шум с музыкой приближались… Мне вдруг стало безумно страшно. Мне захотелось забиться в истерике и умолять этих людей не снимать с моих глаз повязку. Пусть не делают этого, пусть я останусь в святом неведении или ослепну.