Он тронул мои волосы, а я стиснула челюсти и сжала руки в кулаки, вспарывая кожу на ладонях. Впервые внутри меня ничего не отозвалось на его прикосновения. Глухо и пусто. Только ненависть к себе и к нему. Пальцы перебирали мои локоны, потом он провел по моей скуле, по нижней губе.
– Ты удивительно красива, Дарина. Самая красивая из всех женщин, побывавших в моей постели… Даже сейчас, униженная, дрожащая, худая и бледная… но такая красивая.
– Как ты еще не сдох от СПИДа или сифилиса со всеми шлюхами, побывавшими в твоей постели.
– Я разборчив, милая. И есть такое прекрасное изобретение человечества – презерватив. Но селекция все же превыше всего. Именно поэтому моей женой была ты… – трогает мою скулу, а меня трясет всю, и слезы из-под закрытых век катятся. Как же это грязно. Он грязный, руки его по локоть в крови. Если отдамся ему здесь, никогда от всего этого не отмоюсь.
– Слезы… такие чистые и хрустальные. О чем плачешь, милая?
Как же омерзительно звучит эта «милая», и как же отчаянно где-то там внутри что-то жаждет услышать «малыш»… и понимает, что это нежное слово из прошлого нельзя марать всей этой грязью. Милая естественней, застасканней и грязнее.
– Ты ж не с целкой пришла сюда проститься.
Резко повернул к себе и взял за подбородок.
– Когда я тебя лишал девственности, ты не плакала. Раздевайся, Дарина.
Боль чуть утихает, потом возвращается с новой силой. В конце концов она становится постоянной и невыносимой. Этот период — ад. Когда просыпаешься утром и плачешь оттого, что снова проснулась и опять надо терпеть. Потом охватывает гнев и отчаяние, злость на весь белый свет, на себя, на него. И дикое желание излечиться, надежда на то, что все равно пройдет, надо только перетерпеть. Не проходит. И тогда возникает смирение. К боли привыкаешь и понимаешь, что теперь так будет всегда. И надо учиться как-то с этим жить.
(с) Просторы интернета
Я дышала все тяжелее и тяжелее, сердце билось так сильно, что грудь сдавило железным обручем, мне хотелось сделать ему больно хоть как-то. Мне хотелось разломать это жуткое равнодушие. Пусть после этого он разломает меня саму на части. Если бы я могла сейчас вонзить в него нож и ударить да так, чтоб жил, но кровью истекал, как я. Чтоб корчился от страданий. Но я смогла только крикнуть, сжимая кулаки: