А сегодня я не смог его разбудить. Мы вставали обычно на
рассвете, чтобы выполнить утреннюю тренировку, принять душ и
позавтракать перед занятиями в Академии. Я проснулся сам, хотя чаще
Саске меня будил, начал расталкивать его, но он даже никак не
отреагировал, не пошевелился, не промычал, не отбрыкнулся, и это
несмотря на то, что я даже щекотку использовал. Я будил его минут
двадцать, и всё безрезультатно.
А когда потрогал пульс, то понял, что он был нитевидный.
Послушал сердце, которое, оказывается, почти не билось.
Я снова пытался его разбудить, кричал прямо в ухо, тормошил,
щекотал. Спустя час мне стало по-настоящему очень и очень
страшно.
Друг, мой единственный друг, не просыпался и, может быть, уже не
проснётся, а мне даже не к кому обратиться. Бабули Цунаде ещё нет в
деревне, Сакура ещё ничему не научилась, а самому мне восемь лет и
меня ненавидит вся Коноха, вряд ли кто-то придёт на помощь. От этой
мысли и своего бессилия я расплакался, как малыш, но продолжил
сквозь слёзы трясти его.
— Саске, проснись! Саске! Саске! Саске! САСКЕ!
— Что? — прошептал Саске, медленно открыв глаза.
— Саске! Ты наконец-то проснулся, — я крепко обнял его и
разревелся на его груди. Мне было так страшно, что я его потеряю, и
это были слёзы радости. Учиха положил мне руку на голову и дал
выплакаться.
— Что случилось? — тихо спросил он, когда моя истерика
прекратилась, и я успокоился. Я поднял голову и посмотрел ему в
лицо.
— Нам пора было в Академию собираться, а ты всё никак не
вставал. Я тебя будил-будил, а ты не просыпался, — я шмыгнул носом
и решил признаться. — Это было так страшно: ты лежал, как мёртвый,
и не отзывался, сколько бы я тебя ни звал. У тебя даже сердце
еле-еле билось, я не сразу его услышал.
Саске отвёл взгляд, о чём-то задумавшись, и сказал:
— Извини, что напугал, мне просто хороший сон снился, вставать
не хотелось, — мне хотелось ядовито переспросить «Что, все те
полтора часа, что я тебя будил?», но я смолчал. — Но теперь всё
нормально, — серьёзно сказал он, поднимаясь с футона.
Я решил воздержаться от расспросов, возможно, что Саске не «не
хочет» мне всего рассказать, а не может. Возможно, этот глубокий
сон — что-то вроде тех «заставлялок», которые вынуждают меня
говорить те или иные фразы в определённые моменты и делать те или
иные поступки (хорошо, что они ещё хорошие). Может быть, так мой
друг платит за то, что изменил моё беспросветное детство? Эта мысль
меня очень волновала, к тому же и Учиха выглядел слегка
обеспокоенным.