— Виииии! — ввинтилось в уши со
двора.
Лорка вытащила из печи чугун с
вареной водой, быстро намешала в ведре отрубей, покрутившись,
плюхнула туда же остатки недоеденного позавчерашнего супа,
прихватила другой рукой подойник и вышла. Наружная дверь была
открыта, и в нее уже с интересом заглядывали две усатые кошачьи
морды и одна петушиная.
— Вот же, — девушка потеснила
нахлебников, петух успел склюнуть с краю ведра серый комок
болтушки, коты заметались в ногах, добавляя в визг и мычание
пронзительный двухголосый мяв. Путаясь в котах и поминая Единого,
Лорка добралась до хлева.
Подойник оттягивал руку. Коты орали
дурниной, пока девушка не плеснула молока в старую щербатую миску.
Ведро с водой стояло на приступке у колодца, а Томаша и след
простыл. И гадать не надо, уже на торжок сбег. Напоив корову,
процедив молоко и разлив его по крынкам, Лорка снесла пузатые
глазурованые посудины на ледник. Брата не было. Она выбралась из
погреба, покосилась на хлев. Корову надо было уже давно гнать в
стадо, но сегодня никто еще не гнал. Пойти за братом? Лорка сходила
за зерном для кур. Птичья клетушка была у самого лаза, и как-то так
случилось, что, когда девушка опрокинула принесенное в корытце и
открыла дверцу, чтоб куры вышли, ее ноги сами собой оказались по ту
сторону плетня.
На дорогу она больше не смотрела. И
так знала — эльфий страж на месте и с этого места не двинется.
Пригнувшись, юркнула по тропке и не разгибала спины, пока почти
носом не уперлась в свальник. Расхлябанная калитка в огороже торжка
была приоткрыта. Из щели торчали знакомые портки. Иногда
показывалась рука, тянулась и почесывала зудящую кожу под
заплаткой.
— Томаш, — зашептала Лорка, — а ну
домой!
— Тихо ты, не слышно! — зашипел
брат.
Звука отломанной со старой рябины
ветки оказалось достаточно. Пострел подскочил и, прикрывая дорогое,
вприпрыжку помчался к дому. А Лорка осталась, потому что услышала
голос-песню.
— А́э тен а́таеʹти ка́ан лленае́ тарм
хаелле́ да́эро’ин[1].
— По одному от каждого дома возраста
лета до конца срока его жизни в наказание, — перевел Лексен.
Редкие его, седеющие на висках
волосы, топорщились над ушами, подбородок пробило щетиной, он
отчаянно моргал — поднимающееся над ельником солнце слепило глаза —
и одергивал криво сидящий кафтан, надетый на исподнюю рубаху,
наспех заправленную в штаны. Стоящий в двух пядях от него
Среброликий на Лексена даже не смотрел, но Лорка точно знала, что
отвратителен ему и заискивающий Лексенов голос и вид его, да и все
прочие люди тоже. А еще, что выдыхает страж медленно не от того,
что так ему природой положено, а потому, что воняет. По правде
сказать, несло от свальника знатно, Лорка сама морщилась, что уж
говорить про пришлого.