- Чего? – попытался выхватить у купца книгу Тверд. И сразу
подумал о том, что гильдиец, когда ему это нужно, может быть
гораздо сильнее, чем пытается показаться. Во всяком случае, книгу
он не отдал.
- Последним, кто выгружал свои товары перед пожаром в полоцком
Дворе гильдии, был купец, который записан как тархан Илдуган.
- Кто? – Тверд вмиг вспомнил сумрачную киевскую ночь, огромный
цветок огня на хазарской башне, русских дружинников в охранении
посольства.
- Илдуган.
Вот оно что. Выходит, не зря попрекал молодой дружинник Сова
своего растяпу десятника. Значит, вот какие подводы вывез ночью из
хазарского посольства главный советник Илдуган. И вот почему
гильдия в Полоцке горела так свирепо. Хазарское масло, которое
питает божественный огонь - не тухнет.
Глаза Путяты по мере того, как Тверд рассказывал ему отелегах,
доверху нагруженных бочками, что вывезены были из Киева хазарами,
становились все шире и шире.
- Срочно выдвигаемся в Киев, - наконец, сбросил оцепенение
купец. – Мы выяснили, что конунг здесь совершенно ни при чем, и
лучше бы поскорее известить об этом Светлого князя. Но нельзя,
чтобы Аллсвальд узнал первым. Ты ж его видел – он всех хазар в
городе перережет. И тогда Киеву придется решать, с кем воевать: с
каганом, который такого оскорбления не потерпит, или со своим же
данником, смерти которого в случае оной резни наверняка затребуют
хазары.
- Да? А кто ж тогда ответит за все полоцкие смерти?
- По всей видимости, Илдуган. Будет объявлено, что он действовал
по своей черной воле, и князю будет предоставлена честь казнить
поганца по своему усмотрению.
- Но ведь это же… ни в какое сравнение! Этот кровопиец кучу
народа вырезал! И в обмен на это – всего лишь одна-единственная
голова на колу?
Путята недоверчиво покосился на Тверда.
- Ты будто бы не из Византии вернулся. Да, именно так все,
скорее всего, и будет. И называется все это дерьмо, которое мы тут
с тобой нарыли, хитрым словом «политика». А придумали ее как раз
греки, у которых ты провел столько лет.
По возвращении они обнаружили спешно собирающийся в обратный
путь отряд Полоза. О своем решении боярин перед ними отчитываться
не стал, да и они спрашивать его не подумали. Хватило и того, что
это спешное бегство вполне совпадало с их планами.
Ночь стояла тихая. Звездная, безветренная. Где-то в траве
цвиркали сверчки, время от времени над головой хлопали невидимые в
темноте крылья, да иногда фыркали и ржали лошади. Огонь задорно
потрескивал и выстреливал сухие искры. От соседнего костра шел
мощный дух мясной похлебки, но никто не был настолько голоден,
чтобы подсаживаться к дружинникам из охранения и угощаться из их
казана. Хват, дело понятное, не в счет - тот улизнул сразу, как
только стреножил лошадей и понял, что у их костра этим вечером
будет много разговоров и мало жратвы. Сейчас, должно быть,
где-нибудь втихаря опустошал с киевскими воями баклажку с
медовухой. Туман, не особо озаботившись пустым брюхом, расстелил на
траве плащ, сунул под голову седельную суму, повернулся спиной к
огню и вскоре тихо засопел. Пес его, конечно, разберет, спит или
слушает, не пропуская ни единого слова. Разницы, впрочем, особой не
было –книгочей, несмотря на всю свою ученость, рта без особой
надобности не раскрывал.