Ощущения были, что ни говори, странные. Почему-то не хотели
открываться глаза. Как только он пытался приподнять хотя бы одно
веко, голова тут же начинала гудеть и кружиться, а желудок с
готовностью устремлялся к горлу. Зато он чувствовал приятное тепло,
идущее от костра.
Должно быть, уснул на привале, озабоченный тем, в каком крайне
неудобном для обороны месте они разбили лагерь, вот и привиделось
всякое... Только почему так болит левая рука, с потерей которой он
в своем кошмарном сне даже смирился? Да и в спине странноватые
ощущения. Будто его и вправду пришпилили к земле, а выхаживать и
штопать его рану взялся не лекарь, а кузнец, который решил
соединить позвонки с ребрами, натянув меж ними железную проволоку.
Только сейчас он заметил, что дышать стало заметно труднее, чем
раньше. Воздух заходил в грудь с какими-то хрипами, а вырывался на
свободу сквозь сиплый свист.
Открыл глаза, ожидая увидеть по ту сторону пляшущих лоскутов
пламени спину спящего Тумана.
И тут же подскочил.
Нутро скрутилось тугим комком, спину словно заново пронзило
копье, а легкие будто наполнились жидким пламенем. Из горла
вырвался клокочущий хриплый стон.
- Эй-эй, полегче, господин покойник! – тут же откуда-то сбоку
раздался крепкий, что обитый железом обух двуручной секиры, голос.
– Еще раз рассыплешься, заново собирать не стану.
- Что за …
Тверд, поняв, что мирно подремывающего Тумана он увидит вряд ли,
как навряд ли ему приснилась та бойня, что устроило воинство с
тавром Аллсвальда на щитах, принялся неверяще ощупывать себя.
Сначала руку, которую под рубахой обвил толстый уродливый шрам,
потом – грудь. Меж ребрами тоже угадывался тугой ком заросшей
раны.
И – никаких повязок. Ни чистых и сухих, ни смердящих, напитанных
кровью и вымазанных гноем. Словно их сняли уже давным-давно. Будто
он пролежал здесь не один месяц, пока тело набиралось сил, не
решаясь снова шагнуть в так лихо обошедшуюся с ним жизнь. Что было
вряд ли. Кто ж недвижимого раненого будет держать столько времени
под открытым небом?
- Что это ты так за грудь держишься? – оборвал его размышления
все тот же сильный голос. – Не боись, бабьи сиськи я пришивать тебе
не стал.
Он сидел праворуч и глядел на Тверда непонятным каким-то
взглядом. То ли насмехался, то ли не мог скрыть удивления, как тому
удалось-таки очнуться. Тело его было туго затянуто в железный
каркас вороненой брони, на которой зловеще вспыхивали отблески
костра. Так туго, что казалось неимоверно странным, как он вообще в
этот доспех влез. Не рубаха ж вязаная, которую можно растянуть,
коль мала.