В школе у нас были классные учителя. Кроме мамы, овладеть русским языком помогли мне Евдокия Ильинична Зубова и Павел Филиппович Плюта, математик – Трифон Илларионович Тимко. Они были моими первыми учителями. В школе Трифон Илларионович наводил на всех нас страх. Пошевелиться на уроке было нельзя. Стояла гробовая тишина, когда он объяснял урок или доказывал теорему. После неудачного ответа он непременно произносил: «Тупица» – и ставил кол. Единицы также стояли в тетрадях по математике, когда обнаруживались орфографические ошибки в текстах условий к решению задач. Прекрасно зная русский язык, он хорошо владел и немецким. Позже, когда я работал в этой школе учителем, он активно участвовал в художественной самодеятельности, великолепно сыграл роль Дикого из пьесы Островского «Гроза». В школе шептались, что он был в плену.
К сожалению, в немецком языке я не преуспел. Дело, видимо, было не только в детском и юношеском максимализме, связанном с войной, но и с тем, что в обстановке жестких и абсолютно несправедливых гражданских ограничений, продлившихся до конца 1956 года, немцам даже разговаривать на родном языке не всегда было безопасно. Помню, когда я учился в пятом классе, мама выпросила у местного коменданта разрешение отвести меня в райцентр в больницу. В городе говорили только на русском, так как говорящие по-немецки вызывали недоброжелательное, скрыто враждебное отношение.
О судьбе моего отца ничего не было известно вплоть до смерти Сталина. Все было покрыто мраком. Высказывались предположения одно страшнее другого. И только 19 июня 1953 года пришло сообщение из военкомата, что отец, находясь на фронте, в августе 1941 года пропал без вести.
Это сообщение не успокаивало, вызывало новые тревоги. Что значит пропал? Как это без вести? Почему никто ничего не знает? Хотелось плакать и звать на помощь. Но кого?
Тогда было невдомек, что пропавших без вести на войне, особенно в начальный ее период, насчитывались десятки, сотни тысяч.