Стоило Зое очутиться на площадке перед лифтом, скрипнула и отворилась соседская дверь. Стоят вдвоём на пороге. Она – толстая, с белой, туго натянутой кожей, короткие тускло-чёрные, как будто запыленные, волосы в разные стороны – похоже, никогда их не расчёсывает. Полосатая футболка обтягивает мощный живот, разделённый на ярусы врезавшейся резинкой от юбки. Поверх футболки фартук, весь в коричневых пятнах от чего-то, по-видимому, жирно-жареного. Держит за руку чахлое своё чадо. Уставились на Зою одинаково чёрными, запуганными, кровожадными глазами.
Зоя быстро повернула ключ в замке, прошла к лифту, не здороваясь. Как назло, перехватили лифт. Он взвыл и понёсся сверху вниз.
Кашлянула, привлекая внимание. Авось, не заметили. Зоя не шелохнулась.
– Ну что, померла? – с истовым любопытством.
Зоя не отвечала.
– Нет ещё, значит, – злорадно. – А я думала, всё, померла. Тишина какая. Я думала, не дождёмся тишины. Усыпили, значит, как-то.
Зоя не реагировала. Лязгнули двери на первом этаже – так и есть, кто-то вызвал подниматься.
– Усыпили бы её совсем, – продолжает нравоучительно. – Слышишь, Зойка? Подойди тихонько, возьмись за горло, сожми на минутку. За что вы её мучаете? За что нас мучаете? Ребёнка моего. Себя же мучаете. А не можешь так – сходи в церковь помолись, чтоб Бог ей смерть послал. Нету сил это слушать. У меня ребёнок. Пожалейте её, себя и всех вокруг.
Лифт ползёт вверх, натужно скрипя. Зоя покачала головой.
– Ни капли у тебя сострадания, – подумала. Нет, сказала. Растяпа.
А той того и надо. Того и ждала. То и выманивала.
– Сострадание? – жадно гавкнула. – Ты мне говоришь про сострадание? Старухе восемьдесят лет. Великое дело – помирает. Ты моего ребёнка видела?
Зоя покосилась на несчастного – увидеть, как он поведёт себя при этих словах. Никак. Смотрит, мигает. За её руку крепко держится. Безрадостный взгляд с невнятным вопросом. ДЦП у него. Перекошенный позвоночник. Одна нога короче другой. Она его пыталась лечить. Деньги собирала. Волонтёры по квартирам ходили, акции благотворительные устраивали. Операцию какую-то должны были делать. Или сделали. Сделали. Да как-то безграмотно. Другой врач сказал, всё неправильно. Надо ещё собирать, втрое больше, чтоб правильно лечить. Она ещё собирала. И ездила в какие-то центры. Но лучше не стало. Говорила бабушке, что всё без толку. Давно надо было, лет пять назад, делать операцию. А теперь уже поздно. Что-то там в костях безвозвратно состоялось.