— Прекратите спор! — из-за спины отца Томаса послышался слабый
голос Тейвила. — Я все слышал.
— Слышал? — переспросил я. Он слышал, как мы решали его
судьбу!
— Полно тебе, купец, — на бледном осунувшемся лице Ричарда
появилась вымученная улыбка. — Не донимай святого отца, он
прав.
Ричард замолк на мгновение и продолжил:
— Я остаюсь… Вы уходите.
Слова давались арнийцу с большим трудом.
— Исповедуйте меня, святой отец.
Инквизитор опустился на колени рядом с умирающим. Я не успел
даже слово сказать, чтобы хоть попытаться отговорить Тейвила.
— Пойдем, Гард, — толстяк обратился ко мне, — не будем мешать
Ричарду и отцу Томасу.
Я кивнул. Единственное, что еще можем сделать для лейтенанта —
это сохранить тайну исповеди.
— Поднимайся, доходяга, — Рой погнал имперца на противоположный
край поляны, подальше от носилок.
Геринген искоса, нехорошо посмотрел на горца, однако
повиновался. Толстяк частенько повторял, что отдаст графа эльфу,
буде тот станет рыпаться, а гном каждый раз подтверждал, что Крик —
первостатейный мастер по задушевным беседам.
Мы остановились у высокого чуть обгоревшего пня, в двух шагах от
которого начинался лес. Когда-то давно в росшую чуть поодаль от
остальных ель ударила молния. Дерево загорелось, и все, что от него
осталось — вот этот черный торчащий на три фута из земли ствол.
— Падай, — рыкнул толстяк, — и чтоб не дергался!
Генрих фон Геринген снова подчинился. Крик и Барамуд отправились
к реке. Если не считать имперца, рядом только Рой.
— Как же упокаивают в аббатстве Маунт? — спросил я.
— Монахи не рассказывают. Но слухи ходят, — ответил Рой. — В
кельях для умирающих крепкие дубовые двери, внутри много икон и
крестов, и ложе с толстыми ремнями. Обращенный получает молитву
святых отцов, осиновый кол и усекновение головы.
— А связать Тейвила и ждать мы, конечно же, не можем. — Я
сплюнул и раздраженно посмотрел на инквизитора.
— Кто знает, как оно, обращение, проходит.
— Что с этим делать? — я указал на Герингена. — Носильщик больше
не нужен.
— Отдать эльфу, и вся недолга.
Ох, не понравился мне взгляд Генриха. Я положил руку на рукоять
сабли.
— Есть другая мысль.
Полковник с неприкрытой ненавистью уставился на меня. Он опасен,
я убедился в этом на собственной шкуре в схватке у Черной речки.
Демонстративно выдернул из кобуры на груди один пистоль и отступил
на несколько шагов от пленника. Коль кинется, успею пальнуть в
него.