Лещинский закрыл глаза и стал представлять, как разбудит сейчас дрыхнущую Оксанку. Как она поначалу станет отбиваться, советовать пойти к бабе Зое, а потом, словно нехотя, позволит себя поцеловать в шею, в плечо, и только потом подставит полураскрытые губы.
Оксанка чем-то напоминала Лорку Емельянову. Пожалуй, своей утрированной женственностью. Лещинский и не подозревал раньше, что ему нравятся такие. Давнее, почти детское еще влечение к подружке Валерки Смирнова осталось там, на Земле. С тех пор бывший студент Московского педагогического университета во всех смыслах потерял невинность – в Колонии ему не приходилось жаловаться на недостаток женского внимания. Причем заслуги самого Лещинского в этом не было никакой. Дам привлекало его гвардейское звание и привилегированное положение в Колонии. На гвардейцев зарились даже долговязые арсианки и карлицы-нгенки. Лещинский знал, что многие его сослуживцы из людей не прочь были отведать такой экзотики, но ему чужачки казались не привлекательнее крокодильих самок.
Оксанка – другое дело. Он отбил ее у шайки побирушек на свалке за Чумным городищем. Гопники убили младших Оксанкиных братьев и собирались пустить девушку по кругу, здесь же, рядом с неостывшими еще телами мальчишек. К счастью, Корсиканцу в тот день взбрело устроить учения. И бронеход Лещинского оказался неподалеку от места преступления. Оборзевшие побирушки пробовали огрызаться. У одного оказалась даже базука, правда, он не успел ею воспользоваться. Лещинский положил их всех на месте. Девушку в изодранном платье он перенес в кабину бронехода. А трупы – сжег.
Ясноглазая харьковчанка оказалась непохожей ни на одну из женщин Колонии. Они не виделись примерно неделю. Девушка приходила в себя в приюте для новичков, где за главного была Глафира Никитична Холодова, в прошлой жизни – начмед реабилитационного центра. Придя в себя, Оксанка пожелала увидеть своего избавителя, но не стала сразу бросаться ему на шею. За что Лещинский был ей искренне благодарен. Ведь ходок из него никакой. Ему вовсе не нравилось скакать из одной постели в другую. Ему хотелось теплых, человеческих отношений, насколько такое возможно в чокнутом мире под Чертовым Коромыслом.
Лещинский открыл глаза: «привидение» сгинуло. Он едва ли не на цыпочках добрался до двери с номером «113» и стилизованным изображением человеческой фигурки. Приложил ладонь к филенке и плавно потянул на себя. Никаких замков и ручек на дверях не было, – комната попросту не пускала того, кого не хотели бы видеть хозяева. Как это работало, черт его знает.