– Дедушке Сидорову до приказа девяносто восемь дней! – зло выкрикнул лезгин.
На следующее утро Сидоров был не в духе. Все, кроме стариков, старались не попадаться ему на глаза. Лишь Мирославлев, бледный, хилый солдат в своей всегдашней задумчивости наткнулся на него.
– Куда прешь? – гаркнул тот.– Глаза еще не продрал что ли? Постель мне заправишь! – И пошел умываться.
Несколько секунд Мирославлев стоял как вкопанный, затем отправился следом. В «умывалке» он подошел к чистившему зубы Сидорову и, борясь с волнением, выпалил:
– Во-первых, не обращайся больше ко мне с подобными просьбами, во-вторых, не разговаривай со мной таким тоном.– И тут же вышел.
– Первое отделение второго взвода, строиться! – послышался голос Улыбина.
Мирославлев уже стоял в строю, младший сержант уже командовал: «Отделение…», когда показался Сидоров.
– Подожди, командир, – раздраженно заговорил он.– Ну, деды, совсем вы молодняк распустили. Придется мне их воспитанием заняться.– Он посмотрел на Амирова (тот твердо выдержал его взгляд) и вдруг закричал, надвинувшись на Мирославлева: – А ты, салага, будешь мне каждое утро постель заправлять! И попробуй только, пикни у меня еще!
– Отделение, напра-во! – скомандовал Улыбин.– На выход ша-агом марш!
Вечером в ленинской комнате Сидоров, самодовольно смеясь, рассказывал ефрейтору Савчуку:
– Я ему говорю: «Думаешь, если звездочки нацепил, так гавкать на меня можешь?»
По коридору рота шла строем в столовую. Они ужинать не пошли. Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стоял Мирославлев. Глядя в глаза Сидорову, он произнес:
– Ты что, сволочь, не понял? Еще раз будешь со мной так говорить – у-ни-что-жу! – Потом повернулся и догнал свое отделение.
Мирославлев мучился весь этот день. Вновь и вновь вспоминал он с отвращением утреннюю сцену: Сидоров рявкает на него, а он по команде поворачивается и марширует… Невыносимее всего была мысль, что Сидоров пребывает в уверенности, что может безнаказанно вот так кричать на него. Теперь он чувствовал огромное облегчение.
После ужина он минут пять ходил взад и вперед между столовой и забором. «Что будет дальше?» – думал он. Вспомнил Амирова, отбой. Он, Мирославлев, ни за что не стал бы объявлять, сколько дней осталось. В карантине Улыбин начал было покрикивать на него, но встретив отпор, стал относиться к нему не только с уважением, но даже, пожалуй, с симпатией. С Сидоровым такое, конечно, не произойдет. Мирославлев совершенно не представлял, как он собирается «уничтожать» Сидорова, но одно знал точно: так разговаривать с собой он ему не позволит. Ни ему, ни любому другом человеку на земле.