Зато у Мелёхина хватило наглости заявить:
- Но… ты же знала, какой я, когда…
Аня выпрямилась, тряхнув копной тёмных волос.
- Знала, какой ты тогда… знаю и сейчас. Серёж, люди не меняются.
На кой чёрт ты приехал? Поиграешься в отца и улетишь обратно, а мне
потом расхлёбывать? Ты хоть знаешь, как с детьми общаться? У нас
тут налаженная жизнь. Налаженная, понимаешь? И тебе в ней точно нет
места.
Ей хотелось резануть по больному, сказать так, чтобы он понял
раз и навсегда: ему тут не рады.
После этих слов Ане оставалось лишь развернуться и уйти своей
дорогой. Что она и сделала. Со страхом и каким-то ещё странным
чувством, которое могла бы определить как слабенькая надежда, что
Сергей не отстанет.
Но он отстал. Не пошёл за ней. Как говорится: что и требовалось
доказать.
Впрочем, чего она ожидала? Она ведь этого и добивалась, чтобы он
оставил её в покое.
В университете он тоже был таким: интересовался как дела скорее
из вежливости, чем из искренней заботы. Общался с ней и с Варей,
потому что это было выгодно – полные читабельные конспекты всегда
под рукой и списать дадут при случае. Ему – спящему на последней
парте гуляке-мажору. А сейчас что? Из вежливости и какого-то
обострённого чувства, что как бы «надо» приехать, пересёк больше
тысячи километров, чтобы получить от ворот поворот и со спокойной
совестью вернуться в Питер?
С него станется. Как бы галочку поставил, да? Надо –
сделано?
Почему же так неприятно ощущался ком в груди? Этого Аня никак
понять не могла. Ей же казалось, что уже всё. Перегорело.
Перемололось. Развеялось. Забылось. А вот увидела его, и всё равно
что-то почувствовала. Хорошо бы одно только раздражение. Но нет, не
только раздражение сейчас в ней закипало.
Это и пугало её больше всего.
* *
*
Сергей смотрел, как она уходит. Смотрел на узкую спину в чёрном
не по погоде пальто, на тёмные волосы, которые стали вдруг такими
непривычно длинными и блестящими. Все четыре года в университете
Аня проходила с дурацким хвостиком или косичкой этой, как её там у
девушек называли, колоском? А теперь он вдруг заметил и оценил,
какие густые и красивые у неё волосы, по которым так и хочется
провести рукой. И фигура стала другой, и ножки в высоких сапогах на
каблуках смотрелись очень привлекательно.
Аркадьева, в общем-то, весьма изменилась. Стала другой. Более
уверенной и язвительной. Когда он позвонил ей три недели назад, в
её голосе ощущались лёд и твёрдость, непреклонность словом. Но
разве его когда-то останавливало чьё-то «нет»?