И сам подал пример, «сыграв» какую-то
незнакомую, воздушную, пронзительно лиричную композицию для
струнного квартета. Следом за ним Шак «сыграла», зажмурившись,
вариацию на тему колыбельной, подпевая своим низким, бархатным и
сильным голосом нежному высокому голосу другой алурины… матери
своей, не иначе. Получалось что-то такое:
Тихо капает вода,
Шири-шири-сас.
Не коснётся нас беда,
Шири-шири-сас.
Я поймала нам еды,
Замела свои следы,
Шири-шири-сас.
Шири-шири-сас.
Шири-шири-ши-ши-ши,
Спите тихо, малыши,
Рядом с нами ни души.
Шири-шири-сас.
Шири-шири-сас.
Шири-шири-сас…
Несложной мелодии аккуратно подыграли
худощавый парень с шевелюрой, крашеной неестественно-ярким
оранжевым – арбессин, притом неплохой – и невероятно рослая девица
с каэли, казавшейся в её руках совсем игрушечной.
Доиграв, алурина отсела к более чем
просто смуглой девушке-подмастерью, с которой они, приобнявшись,
принялись о чём-то перешёптываться.
А на Проектор Звуковых
Иллюзий положил руки Ригар. Тоже закрыв глаза – но тут уж явно
для лучшей сосредоточенности, а не для сокрытия чувств – он
воспроизвёл весьма сложное по аранжировке и безупречно техничное
выступление какого-то дуэта, певшего на незнакомом языке в
сопровождении большого оркестра (Анноле ещё при вступлении
насчитала не менее дюжины партий отдельных инструментов – ударных,
духовых, струнных – потом сбилась и далее просто наслаждалась
музыкой, на голову превзошедшей всё, что она слышала ранее).
Тут уж подыгрывать никто не решился –
но вскоре Ригар «доиграл» и вернулся к кошмам с блюдами, чтобы
заесть нешуточное внутреннее напряжение.
Парень-арбессин, девица-каэлин и
примкнувшая к ним пара девиц, доставших откуда-то флейты (обычную и
многоствольную), окончательно вернула общий тон импровизированного
концерта к дразнящей, искристой, радостной лирике. Притом флейтины
– обе сразу – играли так, заодно бросая на арбессина озорные
взгляды и позволяя заметить как бы невинные жесты, словно обещали
ему длинную и нескучную ночь.
А тот и не противился, щедро раздавая
ответные подмигивания и дразнящие рулады.
Следующие пару часов все просто
отдыхали, понемногу заряжая друг друга беззаботным теплом.
Полноценные, совместно создаваемые мелодии звучали не всегда. В
какой момент кто-то заиграет громче, побуждая беседующих приглушить
голоса, или кто-то отложит инструмент, чтобы подать собственную
реплику (или не отложит, а продолжит наигрывать что-нибудь, просто
без акцента на мелодии, мягко). Кочевали по рукам небольшой барабан
и парные шептуньи-зиттахи, наполненные мелким гравием, которыми
разок воспользовалась Анноле – решилась, поддалась соблазну, не
сдержалась… и не пожалела о том.