Тратить на неё время ему не
нравилось. Совершенно. Спасался единственно привычкой к
распараллеливанию мышления: вместо того, чтобы активничать со
стаей, всегда можно было где-то в уголке присесть и почитать. Ну
или вот, как сейчас, привести в более удобную форму свежий
конспект. Но краем уха внимательно слушая, что происходит вокруг…
потому что стая же!
С ней не расслабишься. Не больше, чем
в диколесье.
Вообще-то к такому «участию» в работе
Мийол пришёл не сразу. На первых собраниях он искренне пытался
вникнуть, помочь, поучиться… в общем, добросовестно
сотрудничать.
Как же. Явился на рынок безрукий.
Менее всего проблем доставляли те
трое малопримечательных, которых (опять же сугубо мысленно) тянуло
именовать аун-Токаль, аун-Фетхер и аун-Вилигерро – обезличенно, по
местам происхождения. Потому что у эмигрантки из соседнего, условно
вассального Рубежного Города и пары пробившихся провинциалов не
наблюдалось за душой ничего такого, что могло бы их как-то
выделить. Никто из них не сподобился прозвища, пусть даже
негативного. Никто из них не поднялся выше нижней четверти
гильдейского рейтинга… как, собственно, и сам Мийол. Только вот
если в его отношении к этой характеристике следовало добавить «пока
не поднялся», то всю троицу старших коллег текущее положение,
кажется, устраивало.
Поскольку никто из них вроде бы не
вёл самостоятельных проектов.
Смирились? Достигли потолка? А может,
участвовали в жизни гильдии и в работе группы сугубо для поклона,
тратя максимум времени и сил на личные, условно тайные проекты?
Призыватель сперва пытался углубить
знакомство, по очереди пригласив всех троих (в индивидуальном
порядке, записками) на посиделки под соусом «покушаем деликатесов
из диколесья, пообщаемся» – но аун-Токаль, аун-Фетхер,
аун-Вилигерро с будто отрепетированной вежливой синхронностью
инициативу младшего коллеги… отложили.
«Когда-нибудь, конечно, покушаем и
пообщаемся, но сейчас у нас очень много дел, очень плотное
расписание, когда появится просвет, мы с вами посидим, а сейчас –
извините».
Что ж. Мийол понял, принял,
отвязался.
Затем Элойн. Вот уж где нейтралитетом
и не пахло! Единожды назначив себя виноватой, бывшая близкая
подружка словно упивалась страдашками. Именно так, а не
страданиями, и по личной инициативе, конечно: призыватель даже
намёком какой-либо неприязни в её сторону не выказывал. Правда, не
особо получалось выказывать и приязнь: любой намёк на что-то
хорошее, любая улыбка, любой жест – и рыжая, не всегда даже
показывая это лицом, ныряла ещё глубже в бездны самоедства. «Он был
ко мне так добр, он помогал мне всем, чем мог, принял в семью – а я
просто взяла и предала оказанное доверие, сбежала, отвернулась,
надумала и наделала