Алазе отчётливо смутилась – и
навострила уши.
– …то в моём представлении не
случилось ничего. Ни страшного, ни осуждаемого. Ни в коей мере не
желал я обидеть Ори инь-Сконрен, не сказал и не сделал ничего, что
могло бы стать причиной для позора или обиды.
– Значит, что-то не то сказала она?
Или… сделала?
– Тоже нет. Если с моей позиции
смотреть. Пока кто-то не надумал лишнего: она просто не проявила
подлинной искренности, а потом, когда я со всем уважением указал на
то, что чувства мои шире и острее привычного, отчего подобные
попытки в мой адрес бессмысленны, уважаемая подверглась атаке
собственного чувства гармонии.
– Вы… отшили её?!
– Осторожнее с додумыванием,
юсти-Кордрен. Я никого не «отшивал», как и Златоглазая Искра не,
хм, не пыталась «клеиться». Ни словом, ни делом никто из нас не
намекал, что желал бы провести время наедине для общей радости и ко
взаимному удовлетворению.
Алазе тихо пискнула, заалев
щеками.
– И опять же, заметь: я сейчас не
сказал ничего страшного или постыдного, но тебе такой разговор уже
кажется слишком откровенным и смущающим. Поэтому поговорим о
другом.
– Но…
– Да?
– Н-н-нет, ничего.
– Сделаю вид, что поверил. Итак… не
желаешь ли поговорить о момориальном квартале, посвящённом второму
учителю моему? Это в меньшей мере, но тоже довольно свежая
сплетня.
– Уважаемый!
– Что? И разве я не прав?
– Нельзя говорить о таком… ну… вот
так!
– Почему? Кто может запретить мне
такой разговор и кто осудит его? Повторю сызнова: не стыдно и не
плохо открыто обсуждать то, что действительно интересно. А если
хочется утаить что-то, то уж нам, магам, должно хватить
самоконтроля и ума, чтобы просто промолчать. Но что ж, не хочешь
говорить о квартале – поговорим о конденсомантии…
Снова забегая вперёд: Мийол и Алазе
договорились до того, что следующие несколько дней последняя
подходила к нему, чтобы передать личной выделки крупные пилюли,
предназначенные для использования как опорные руны ритуала
Тонгхаста.
Хотя на самом деле юсти-Кордрен,
конечно, искала не возможности угодить или почтить память
неведомого бескланового, а просто общения. Безупречно корректного,
но свободного.
Призыватель затруднялся определить,
как именно он к ней относится. Притом ответить на это «как?»
хватило бы одного слова: смешанно. Обычно Алазе казалась ему
немножко ребёнком, жадным до историй о далёких местах и их чудесах,
не любящим скучные абстракции, а пуще всех прочих абстракций –
математику. Вместе с тем иные её высказывания – вполне искренние,
но при этом привычные, не пропущенные через сознание – резко
выбивали его из роли не то отца, не то старшего брата. Эти
высказывания заставляли вспомнить: молодая принцесса перед ним –
дитя древнего клана, воспитанная латифундистами. И сама тоже, к
сожалению, латифундист.