В 12.30 Пушкин вышел на лестницу, но, видимо, почувствовал, что на улице холодно, вернулся и вместо бекеши надел шубу.
«…Так принять смерть мог только Пушкин», – снова думает Наталья Николаевна.
Умирая, он просил составить список долгов и подписал их. Он попросил Данзаса при нем сжечь какую-то бумагу. Он вынул из поданной ему шкатулки перстни и раздал их друзьям. Данзасу – с бирюзой, тот, что подарил ему когда-то лучший друг Нащокин, подарил со значением, чтобы кольцо это спасало от несчастий; Жуковскому – кольцо, когда-то подаренное графиней Воронцовой.
Он в эти последние часы думал не о себе, не о страшной загадочности смерти, а о детях, о Наталье Николаевне. Доктора поражались его мужеству. Друзья говорили ей потом, что в те моменты Пушкин сотворил с ними чудо: он примирил их со смертью.
Умирая, он просил передать Николаю I его просьбу заступиться за Данзаса, принимавшего участие в дуэли. Он любил Данзаса за его удивительную храбрость и хладнокровие, ценил его остроты и детскую беспечность, его пренебрежение к благам жизни. А вину свою перед другом он чувствовал остро в минуты смерти.
Князь П. А. Вяземский писал Д. В. Давыдову:
Еще сказал и повторил несколько раз Арендт <придворный врач> замечательное и прекрасное утешительное слово об этом несчастном приключении: «Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его – это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую к ней Пушкин сохранил».
Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении, удивительно выразительны. Надобно знать Арендта, его рассеянность, его привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления. Стало быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что пробудило и его внимание и им овладело.
А вот свидетельство княгини Е. Н. Мещерской-Карамзиной:
Посреди самых ужасных физических страданий (заставивших содрогнуться даже привычного к подобным сценам Арендта) Пушкин думал только о жене и о том, что она должна была чувствовать по его вине. В каждом промежутке между приступами мучительной боли он ее призывал, старался утешить, повторял, что считает ее неповинною в своей смерти и что никогда ни на одну минуту не лишал ее своего доверия и любви.