Я привязал коня к воротам и по мощеной дорожке прошел к широкой белой веранде. Кивнул постояльцам, которые пили чай со льдом и ели яичницу с горчицей. Мы перекинулись шутками. Хозяйка, отозвавшаяся на мой стук, сказала, что свободных комнат нет, и для убедительности помотала головой. Люди на веранде согласились: комнат нет, мест нет. Долгим взглядом я посмотрел на яичницу с горчицей. На этот раз они замотали головами: лишних завтраков тоже нет. Запасы провианта и напитков быстро истощались.
Я отвязал коня и пошел дальше. Уличный торговец продавал нарезанный арбуз. Вот тебе и завтрак, и питье в одной упаковке. Я купил два больших ломтя и повел Стоунуолла к пыльному облаку, внутри которого происходила какая-то деятельность. Там, наверное, и будет родео. Мы вошли в облако и очутились в центре последних лихорадочных приготовлений: вокруг таскали и пилили лес, стучали молотки. Тот же волонтер, что был у суда, просвещал зрителей.
– В прошлом году было три тысячи человек. Бьюсь об заклад, уже сейчас у нас в три-четыре раза больше. Нам надо расшириться – и спешно. Как видите, мы добавляем места со всей возможной быстротой. – Он подмигнул мне. – Нам ждать топографов – такая же морока, как жене Мозеса Годвина.
Мимо прошли два человека со скромным грузом досок на плечах. Оба тяжело дышали, а задний, казалось, был на грани обморока. Волонтер снова подмигнул мне.
– Парикмахеры, – сказал он, загородив рот ладонью.
Они сбросили доски перед группой людей, таких же загорелых и таких же запыхавшихся. Трибуны, возводимые на скорую руку, окружали четырехсотметровую грунтовую дорожку, огороженную дощатым забором.
Куда ни глянь – всюду деловая суматоха и карнавальное оживление. Один устроил игру в три листика на перевернутой тачке. Другой демонстрировал на томагавке точилку для ножей. Перед двумя окошками кассы клубилась толпа. Все было заставлено бричками, дрожками, драндулетами, всюду привязаны лошади.
Я подвел Стоунуолла к кучке ковбоев. Они собрались перед недостроенным помещением под главной трибуной стадиона. Фасадной стены еще не было, но двухстворчатую дверь уже навесили и над ней объявление: ШТАБ РОДЕО. РЕГИСТРИРОВАТЬСЯ ЗДЕСЬ. Эта двухстворчатая дверь была началом того, что возникнет здесь позже: она до сих пор пропускает людей в салун «Пусть брыкается». Слева от недостроенного штаба стояла армейская палатка. Мелом на зеленом брезенте было написано: ПРЕССА. На столе перед палаткой человек в зеленом козырьке отбивал морзянку. Надин Роуз, грудастая газетчица с поезда, расхаживая взад-вперед, громко диктовала последнее сообщение. Трубный ее голос заглушал и стук молотков, и гомон толпы. Телеграфист вздрагивал при каждом ударном слоге.