Эпир. Зима
– Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.
Ободрись, встречай их грудью, и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады – твёрдо стой, не трепещи.
Победишь – своей победы напоказ не выставляй,
Победят – не огорчайся, запершись в дому, не
плачь[1].
Женский голос тягуче звенел, как
пустая серебряная чаша, когда пирующий ногтем отбивает по её краю
ритм застольной песни. Малыш таращил испуганные голубые глазёнки,
не понимающие, зачем его так неудобно трясут под эти странные,
совсем не баюкающие звуки. Вот и мокрый блеск в двух, небесной
чистоты, озерках. Маленькая ладошка упирается в лицо матери,
отталкивает.
– Спи, спи. Что же ты? Зачем же
гнёшься, я ведь тебя уроню!
Мальчик захныкал.
– Дейпила, он не горячий? Мне
показалось, виски, как кипяток!
– Позволь мне, госпожа.
Второй голос – не кубок, серебряный
колокольчик. Влажные губы нежно касаются детского лба.
– Нет, госпожа, лоб не горячий. Тебе
показалось, госпожа. Так бывает.
– Ты уверена? – в густом звоне робкие
нотки надежды.
– Уверена, госпожа. Позволь, я уложу
его, он устал.
Клеопатра отдала сына кормилице и
тихонько отошла в сторону. Дейпила качала ребёнка совсем иначе,
мальчик сразу перестал хныкать.
– Прилетела ласточка
С ясною погодою,
С ясною весною.
Грудка у неё бела,
Спинка чёрненькая.
Что ж ей ягод не даёшь
Из дому богатого?
Дашь ли в чашке ей вина,
Сыру ли на блюдечке
И пшенички?
И от каши ласточка
Не
откажется[2].
Звон серебряного колокольчика
сплетался в мелодию с переливами пастушьей свирели. Клеопатра
зачарованно слушала. Малыш, засыпая, щупал обнажённое плечо
кормилицы. Он был сыт, ему тепло, сухо и спокойно. Он устал, но
мама песней объяснила ему, как отдохнуть. Глаза закрылись сами
собой, и он ровно засопел.
"Мама..."
Клеопатра вздрогнула.
"Это ведь я – мама!"
Почему же у неё на руках мальчик
выгибается и плачет, а у этой девушки, все достоинство которой –
полные груди, спокойно спит? Это ведь не она рожала её обожаемого
мальчика. Боги, почему так?!
Стараясь не шуметь, Клеопатра вышла
из покоев на балкон гинекея. Внизу, во внутреннем дворике, тихонько
журчал маленький фонтан в центре обложенного мрамором бассейна.
В Пелле был такой же и даже фигура
рыбоногого Тритона, трубящего в раковину, похожа. Только в Пелле
ещё стояли рядом её качели с резным кипарисовым сиденьем,
подвешенным на цепочках, увитых плющом. Она качалась, смеялась,
бегала наперегонки с Кинаной, а с балкона за ними без улыбки
наблюдала чужая женщина. её мать...