Ты не знаешь, как в пургу метельную
На привалах валишься в снег,
И какую тоску беспредельную
На войну несет человек…
– А несем ли мы тоску беспредельную, ребятки? – задумчиво протягивает Коншин.
– Подожди, пусть читает дальше, – перебивает Чураков.
Лапшин продолжает и заканчивает строками:
…Но даже на этой дороге
Нету время тебе отдохнуть…
В кадровой Илья в строю не служил – «перекрывался» в редакции бригадной многотиражки, а потому не хватил того, что досталось ребятам в полковой школе, и сейчас ему тяжелее других.
– Актуально, – басит Чураков. Это – насчет «нету время тебе отдохнуть», хотя он сам выглядит свежее остальных.
Да, устают все… Жратва слабая, привалы короткие. Дневки – скорее подготовка к отдыху, чем сам отдых: пока нарубишь лапнику, пока соорудишь шалашик, пока прождешь обед, и остается каких-то три-четыре часа сна холодного, голодного, а потому мелистого. Не заспишь таким сном ни усталости, ни тревожных мыслей… А там опять дорога – долгая, темная дорога на войну.
– Насчет тоски, Леша… – начинает Лапшин.
– Несем! – безапелляционно заявляет Пахомов. – Как по кладбищу топаем, торчат эти трубы, как надгробия, – и ни огонька. Несем!
– Знаешь, после сарая мне стало страшновато… – Лапшин засопел трубкой. – А тебе?
– Если откровенно, тоже не по себе было, – отвечает Коншин.
На вторую ночь марша свернули они с большака на время, и деревеньки попадаться стали, немцем не тронутые, живые, с дымком из труб, с протоптанными тропками. В одной из них увидели ребята свет в сарае и решили зайти на минуту – искурить в тепле по цигарке. Открыл Коншин дверь и… Огромный полуразрушенный сарай был забит лежащими на полу ранеными. В середине раскаленная докрасна печь. Малиново шел от нее свет и кроваво падал на людей. У печурки – женщина в военной форме, либо врач, либо фельдшер.
– Чего вам? – подняла она голову.
– Извините… мы не знали, – смущенно пролепетал Лапшин. – Хотели погреться… покурить…
– Тут нельзя курить, – устало сказала женщина. – Раненые…
В углу кто-то застонал, и она пошла к нему. Коншин тихо прикрыл дверь. Руки играли, да так, что долго не мог свернуть самокрутку.
– Что же это т-а-к-о-е? – зазаикался Илья. – Раненые – и-и-и в с-а-р-а-е, н-а п-о-л-у… Леша, как же это так?
Коншин выдавил улыбку. Недоумение Ильи было трогательно и жалко. Он похлопал его по плечу: