И лишь Гретхен во всем этом не участвовала никак. Сидела себе в уголочке за рукодельем – и только слезу нет-нет, да и смахивала, отца вспоминая.
Словом, спорили, спорили сыновья мельника, делили-рядили – и, наконец, совсем из сил выбились.
«Послушай, – говорит один другому, – мы ведь с тобой отцу нашему всегда подчинялись, не так ли?»
«Так, брат, всегда», – отвечает второй.
«И то, что он при жизни решил, ведь теперь не отменим?» – продолжает первый.
«Не отменим, – второй соглашается, – чего ради отменять-то… коли отец решил, так и сделаем…»
«Ну, а коли так у нас принято – то и с сестрицею, само собой, должны поступить мы по отцовому конечному слову, правда ведь?»
Почувствовал второй из братьев теперь, куда первый клонит, – и ну, довольный, поддакивать:
«Дело говоришь, братец, дело! По отцовскому, конечно же, слову поступим – как же еще!..»
«А помнишь ли ты, братец, как отец перед смертью сказал, что отдаст ей кота нашего только? Дескать, мельницу – нам, и сундуки – тоже нам, а девчонке бесполезной – кота да еще рукоделье ее неоконченное, – потому как всякому ясно: какой от девчонки толк. Только замуж ее выдать разве…»
Второй из братьев как услыхал эти слова, так прямо просиял весь:
«А ведь и вправду так: вся деревня знает, что отец ей ничего оставлять не пожелал».
«Не пожелал, не пожелал – все нам отписал, нашим семьям. Тебе, к примеру, мельницу, а мне – сундуки. Или наоборот, если хочешь».
«И то – дело, брат. Давай же так и разделимся: девчонке – кота, одному из нас мельницу, а другому – сундуки отцовские. А кому что – кинем жребий».
Так и порешили братья. И даже жен своих смогли унять, не в меру воинственных. В одном только у них на поводу пойти пришлось: заладили вдруг обе, что под одной крышей с Гретхен жить не станут – ну что ты тут сделаешь! Уж и объясняли им битый час, что съест девчонка с наперсток, а наработает за двоих, – ни в какую. Уперлись и точка. Бабы – они и есть бабы. Пришлось подчиниться.
Словом, взяла Гретхен большую корзину из ивовых прутьев, положила туда немногие свои пожитки, хлеба краюху да сыра чуток, зашила в пояс десять талеров – подарок одного из братьев, того, которому сундуки достались, – видать, совесть-то мучила его, хоть и самую, понятно, малость! – зашила, значит, она монетки и собралась уже было уходить из отчего дома навсегда, как тут и про кота вспомнили – где-то он шляется, разбойник?