Полдня, стоя на обочине, безуспешно голосовал этот папочка. На что он, безмозглый, рассчитывал, непонятно: ведь это не Разлив, это полтораста верст от города, и места, заезженные богатыми дядями. Хорошо, что Тамара разговорилась с какой-то женщиной, и та присоветовала невдалеке домишко, дешевый, шестьдесят рублей за все лето. И корова есть. «Сходи, мне понравилось. Только дочка у нее больная. Полиомиелит, что ли?» Полиомиелит от молока, от коровы? Значит… Но домишко славный, хозяйка еще лучше, обо всем столковались, оставалось одно и приступать к нему труднее всего.
– Анна Петровна… простите, я понимаю, вы мать, но ведь и мы тоже… – начал мяться из такой дали, что она сразу же все поняла.
– Как хотите… – тень нашла на лицо, – только девочка не от этого больна. Это у нее от рождения. Она у меня смирная, так что не бойтесь, – читала во мне, как в книге: думал и о том, что по неведенью да силе (пятнадцать лет) может что-нибудь сделать. – А так, конечно, – вздохнула привычно, – что дите малое: обряда за собой не знает. Вот и кручусь с ей, не работаю. Корову вот завела… – Еле сдерживала прыгающие губы.
Простите нас, Анна Петровна, за лишнюю боль, будто мало вам было своего. И как же вы там сейчас – все эти долгие, долгие годы? Как оставить, на кого в этом мире такую девочку?
…Осенью, в середине девяностых годов, попросили меня знакомые помочь им вывезти с дачи нехитрый урожай. Из тех же краев. И тотчас же всплыло. Миновав переезд, я заранее знал, что увижу. Тот же дом в низинке невдалеке от железнодорожной насыпи, тот же дворик и… та же девочка Таня шла мне навстречу. Та же, та же, только уже как старушка. «Здравствуй, Танечка… Таня… Мама дома?» Но никак, ничего не понять из ее речи. И бреду я туда, к дому, а там… Да, все живы – он, она. Но, боже, какие седые. Только румяные и глаза ясные, но такие осенние. Говорю им, что жили мы летом шестьдесят четвертого. Смотрят очень приветливо, силятся вспомнить, улыбаются виновато, но – никак. И бреду, попрощавшись, к машине.
Конец ознакомительного фрагмента.