Поведай, где была вначале,
из скольких тел, вздохнув, ушла,
в моё по случаю причалив?
Янтарь всех жизней сохраня,
каких столетий помнишь дали?
И те – другие, до меня,
чем лоно вечности питали?
В обличье женском иль мужском,
под бренной оболочкой тлена,
в каких краях, под чьим крестом
горела ярко или тлела?
Задев собой историй вехи,
Познав беды и счастья вкус,
в двадцатом суматошном веке,
ты мне доверила свой груз.
Скользя по грани постулатов,
как в кадрах старого кино,
другие жизни проступают
во мне и бродят, как вино.
И эта связь единокровна.
Из глубины небытия
она восходит, словно зёрна,
на пашне зыбкого житья.
За краем сумеречной зоны,
в сомнамбулическом бреду
в архив душеотживших клонов
когда-нибудь и я войду.
Отчёт потребует Всеглавный
и скажешь ты: «Ну и дела!
И вспомнить нечего, как странно,
жила как будто не жила…»
Душа моя, да что ты хочешь,
каких несбывшихся высот?
Кто там тебе впотьмах пророчил
беспересадочный полёт?
Мало, невзрачно моё платье?
Тебе бы только брать и брать…
А я из тех, кто много платит
и не умеет получать.
Плачу за свет, а он не светит.
Плачу за дом, а дома нет.
Лишь ледяным молчаньем веет
от проскочивших мимо лет…
И в заключенье этой сказки —
за жизнь, без радужных прикрас,
тебя, к рождённому в рубашке,
приставят в следующий раз.
* * *
Лес рубить – не женское занятье.
В мглистом, запорошенном краю,
в свадебном оледенелом платье,
я свою орясину рублю.
Эхма! Размахнусь – и щепки жизни
разлетятся в разные концы.
За холмом неведомой отчизны
вздрогнут, растерявшись праотцы.
Промелькнут за бронзовыми соснами,
в перламутре радужного света,
ставшие – красивыми и взрослыми,
все мои несбывшиеся дети.
Ветками колючими накрою,
прахом оголившихся глубин —
память, отказавшую в покое,
время, отказавшее в любви…
* * *
Разлетелись ворОны и вОроны,
затянулись разрывы слюдой.
Мне пора в чужедальнюю сторону
за живою и мёртвой водой.
Где от пристани и до пристани
лики праведников с икон.
Заплетать в основание истины
непреложный библейский закон.
Отогреться у счастья чужого
(солнцетканны его берега),
и бесчестного, мелкого, злого —
возлюбить своего врага.
Кошмы в ноги ему персидские,
соболей по плечам не счесть,
на ступени дворцовые, склизкие,
чтоб залезть ему и не слезть…
Мне пора на хрустящем пергаменте
крупной вязью сплетать письмена,
где в рифлёной оправе орнамента
дорогие стоят имена!