Специально для отсева избыточных покорителей столиц тогда существовала довольно сложная система конкурсов, участие в которых зависело от многих факторов… В итоге, в своей категории иногородних выпускников школы без льгот и официальных направлений я, на момент начала экзаменов, оказался в конкурсе более пятидесяти человек на одно место. Меня охватила паника, избыток ответственности не умещался в мозгу. Я вообще любил попереживать. Кстати, жилье в период сдачи вступительных экзаменов мы снимали – комнату в квартире москвича-алкоголика, который помимо довольно нехилой основной суммы, регулярно пытался взять с нас денег еще и в долг. Забавно, но «первый мед» первокурсников местами в кампусах не обеспечивал. И даже это обстоятельство не отвратило нас от попыток туда поступить. Был ли у папы план по тому, где мне жить в случае зачисления – неизвестно. Москва тех времен не была столь гостеприимна, как ныне.
***
Около приёмной комиссии роились местные репетиторы-хищники, и один из них смог меня убедить в недостаточности имеющихся знаний. Я пару дней до экзамена ходил к нему на занятия, где также присутствовали и оставляли родительские денежки другие абитуриенты. Моя стройная и, возможно, хрупкая система знаний была испытана и, в целом, все казалось не таким уж безнадежным делом. Но экзамен я не сдал. По очень досадной причине – не знал, или не вспомнил, что означает фраза «в кислой среде». И поэтому уравнение в отсутствие серной кислоты у меня не уравнивалось. Вот такая незадача.
Что и говорить, папа был очень расстроен, но упреков не воспоследовало. Собрав волю в кулак, папа направился с деморализованным мною на нашу съемную квартиру для обсуждения вопроса о передаче документов в другой – не московский медицинский ВУЗ. Видите ли, тогда приемные экзамены в столичные ВУЗЫ проходили на месяц раньше, чем в остальные. Таким образом, в одну вступительную кампанию неудачники могли попытать счастья второй раз, но уже в менее престижном институте. И целый вечер мы с папой решали – куда же нам ехать дальше.
***
В то посещение столицы я всем сердцем полюбил вышесредний московский общепит. «Кафе „На Остоженке“», как сублимация бессознательного, все еще сидит в моей голове и вызывает картинку из прошлого. Мы с папой подходим к массивным дверям и вступаем в ознакомительную беседу со швейцаром – огромным, седым, благодушным, в ливрее: «А, что, уважаемый, здесь у вас по поводу обеда?»