– Можно? – спросила его Юлька.
– Нет, – отрезал Эрик.
Что он, клоун тут, чтоб их развлекать? Зачем Юлька вообще при них завела этот разговор?
– Юль, включи, а?
– Ну… Эрик же против, – пожала плечами Куклина, как будто они сами не слышали.
– Да чего ты? – повернулась к нему Ольга Титова. Пожалуй, только она из всех девчонок в классе, не считая Юльки, не робела к нему обращаться. – Интересно же. Я помню, ты же реально раньше в школьном хоре пел. Классе в пятом, да? Я вот не помню уже, как ты пел, но помню, что моя мама тоже вечно восторгалась. А я злилась, ревновала. Вспомнить смешно.
Ну да, пел. Но когда это было? А сейчас он если и поёт, то только для своих. Для пацанов со двора, иногда – для матери, ну или когда самому хочется.
– А чего? – хмыкнул Шуля. – И правда, давай исполни чего-нибудь душевное.
– Я потом наедине тебе исполню. От всей души, – мрачно проговорил Эрик.
Шуля тут же подобрался, хищно осклабился, готовый съязвить в ответ, но потасовки не вышло – у Эрика загудел сотовый. Звонила мать. Он поднялся, начал выбираться из-за стола.
– Что? Кто звонит? – всполошилась Юлька, потянув его за рукав, но он будто и не услышал. – Эрик! Ты же вернёшься?
Он и не думал пока уходить, просто вышел в коридор, чтобы ответить на звонок.
И минуты не прошло – следом выскочила Юлька. Повернула в сторону лестницы с таким видом, будто собралась мчаться сломя голову на пожар. Однако увидев его в двух шагах от двери, остановилась на лету, захлопала глазами, смутилась и, развернувшись, пошла в противоположную сторону, к полукруглому балкону в конце коридора. Распахнула стеклянную дверь, впустив запахи улицы и вой чьей-то сигнализации.
Затем показался и Шулепов, повертел головой. Увидев Эрика, скривился. Потом заметил на балконе Юлькин силуэт и двинулся туда.
– Ну к двенадцати ты хотя бы вернёшься? – спрашивала мать.
– Наверное… я постараюсь.
– Я волнуюсь… почему-то тревожно на душе... какое-то нехорошее предчувствие...
Вообще-то мать никогда не пыталась его контролировать. Никогда не квохтала над ним, не навязывала какие-то правила, взгляды, запреты. Ни разу он от неё не слышал: нельзя, не смей, не вздумай. Ни за одну выходку она его не ругала, даже слова не сказала. Могла, разве что, огорчиться и сникнуть, но как раз огорчить её он боялся больше каких-либо запретов.