Юность всё берёт на веру,
и ни в чём не знает меры.
Молодому – молодое:
работнуть, так норму вдвое,
погулять, так уж запоем,
спать, так хоть пали над ухом, —
ни пера им и не пуха,
молодцам и молодухам!
Вот, – сказал себе Никита, —
где собака та зарыта!
Захватило, понесло
чудо–юдо ремесло.
Словно коней под уздцы,
"взял" станок свой за резцы,
показал–провёл по кругу,
подтянул ремень–подпругу,
молча гикнул: ну–ка, черти!
И – забылся в круговерти.
Ночь ли, день, число какое,
холод–жар, остро–тупое, —
гей! – несётся колесница.
Колеса мелькают спицы,
всё быстрей, быстрей разгон.
Цех, станки кружатся, лица,
и душа поёт–резвится,
и в ушах весенний звон.
И сверкает круг под лампой,
слились спицы в светлый диск.
Брызжет искрами таланта
разудалый русский риск.
Круто вьёт спирали стружка,
стынет грани чёткий рез.
А вокруг друзья, подружки,
взгляды, шутки, интерес.
Жжёт печёною картошкой -
перебрось! в руках деталь.
И пахнёт дымком немножко,
горьковатым маслом сталь.
Вдоль тугой точёной глади
чуть дрожит дорожка–блеск…
Вот со лба откинул пряди,
и в глазах зарницы всплеск.
Вот он брови свёл упрямо,
молоточки бьют в висок…
В жизни к цели – только прямо.
Прямо! – не наискосок.
У конторки, в отдаленьи
как в строю, плечо в плечо,
в тихом счастливом волненьи
тётя Дуся с Кузьмичём.
Так, стоят, любовно глядя.
Эта глаз, тот ус погладят.
Видят молодости дали…
Тёти–Дуси, Дяди–Вали!
Людям вы себя отдали,
без остатка, бескорыстно.
И – да пусть: отныне, присно,… —
сердца доброго веленье,
поколенью – поколенье!
Кепка сбита на макушку,
бьёт в лицо порыв метельный.
До чего ж сладка подушка!
Как хорош обед артельный!
Как вокруг всё интересно!
Как чудесен день воскресный! —
встать попозже крепким, сильным,
приодеться так чуть стильно,
да пройтись, – ведь не монах,
ощутить всю прелесть… – ах,
стуки сердца – как вы звонки,
каблучки шальной девчонки!