Леха отнесся к его распоряжению с
неподдельным энтузиазмом, он топтался на месте, медленно поднимая и
опуская руки, ожесточенно при этом сопя. Лиза села на пол
по-турецки и прикрыла глаза, словно медитируя. Я же ничего такого
не делал, зная, что каким бы физическим нагрузкам не подвергался
мой организм, пульс и дыхание очень быстро возвращаются к норме.
Так получилось и на этот раз. Намдал ходящий вокруг кругами, и
хищно втягивающий воздух, остановился возле меня.
– Молодец, Полозов – семьдесят!
Почему руку не тянешь?
Я пожал плечами – считать пульс без
секундомера бог не сподобил.
– Маевская – семьдесят пять, –
продолжал он. – Хорошо! А вот ты Пухов, чересчур стараешься... и
результат соответствующий. Сейчас я возьму у вас кровь на анализ.
Полозов, руку.
Недоумевая, я протянул ему руку и
маг, тут же полоснул мне по запястью, невесть откуда взявшимся
ножичком. Таким острым, что я почти не почувствовал боли. Из пореза
толчками потекла кровь. Намдал ловко подставил под алую струйку
какую-то посудину. У меня закружилась голова, не свалиться
бы.
Садись, – скомандовал маг, очевидно,
почувствовав мое состояние. Сунул мне посудину с кровью, и со
словами. – Набирай. Не пролей! – повернулся к обалдело взирающему
на это действо Лехе. – Руку, Пухов. Быстро!
Леха побелел и попятился, но тут же
был ухвачен за запястье железной Намдаловой рукой, вырваться из
которой оказалось не легче чем из слесарных тисков. Перестав
сопротивляться, он подвергся той же экзекуции и получил
банку.
Следом настала очередь Лизы. Вот
тут, даже несмотря на полуобморочное состояние, я не мог не
удивиться – девушка, не сменив позы, сама взяла ножик из рук мага
и, спокойно улыбаясь, неторопливо нанесла порез. Потом, с
умиротворенным выражением на лице наблюдала, как кровь, опоясав ее
тонкое запястье, словно красным браслетом, стекает в заботливо
подставленную магом посудину. Суицидница чертова.
Меня начало мутить, но тут вернулся
Намдал. Кровь моя к тому времени заполнила уже треть банки. Заценив
объем и, видимо удовлетворившись, маг коротко провел ладонью над
раной. Кровь тут же остановилась, словно где-то внутри руки
перекрыли вентиль. Запечатав банку крышкой, Намдал ушел к Лехе,
который все это время как попугай повторял хриплым голосом: "Вот
бляха-муха, вот бляха-муха..." А я, с тупым безразличием наблюдал,
как затягивается рана и на глазах соединяются ее края. Через
минуту, сковырнув ногтем запекшуюся корочку, я обнаружил, что на
месте глубокого пореза остался лишь тонкий розовый шрам, да и тот
постепенно выравнивался.