— Продать, — камнем упало слово.
Жуткое слово, если подумать. Получалось, что украли Гермиону
тоже у русских. Переставшая уже заикаться девочка смотрела в
потолок. Теперь она многое понимала — и почему чужая женщина стала
родней родителей, и почему Гермиона вообще оказалась там.
Блокада…
— Я не хочу зваться Гермионой, — наконец сказала девочка. — Тетя
Зина назвала меня Машей, вот пусть так и будет, Машка Пивоварова.
Она стала мне настоящей мамой. А ты, доктор Нефедов?
— Гришка я, — хмыкнул мальчик. — Григорий Нефедов.
— Вот и будем зваться так, — твердо произнесла… Маша. — Маша и
Гриша. А англичане пусть идут.
— Дети… — вздохнула Нежноглаза. — Вы же хотите… домой?
— Хотим, — кивнул Гришка. — Еще как хотим. Ленинград стал нам
родным, да и страна…
До зубовного скрежета хотелось пройти по Невскому, на котором
наверняка уже нет надписей об опасности при артобстреле, постоять у
мостов, прислониться к «Авроре», посмотреть, уцелел ли его дом.
Гермионе, ставшей Машей, хотелось снова войти в квартиру тети Зины,
будто хранившей память о женщине, ставшей мамой совсем прежде
незнакомой ей девочке. Просто увидев потерянного ребенка, эта
волшебная женщина не прошла мимо, а помогла… Да, еще не было самого
страшного времени, но для англичан такой поступок был почти
невозможным, Маша это знала твердо.
Нежноглаза видела, как дети рвутся туда, где прошли их самые
страшные дни и… не понимала этого. Для гоблинской женщины было
естественным бежать от опасности, от того места, где сделали плохо,
а эти необыкновенные дети мыслили совсем иначе. Нежноглаза присела
рядом с Машей и Гришей, просто, чтобы понять.
— Почему вы стремитесь туда? — тихо спросила она.
— Знаешь, Нежноглаза, это трудно объяснить, — вздохнул
попытавшийся улыбнуться мальчик. — Но я попробую. Когда-то давно я
был Гарри Поттером, мою историю ты знаешь, там был и василиск, и
дементоры на третьем курсе, и полная предательств жизнь.
— Ты попросил Покровителя о втором шансе, согласившись на цену,
— кивнула ему гоблинша.
— Знаешь, в Ленинграде я узнал, что такое семья, — как-то очень
мечтательно продолжил Гриша. — Нежные руки мамы, дающие уверенность
— отца. И брат, конечно же. Я никогда этого не знал, а тут целых
четверть века счастья.
— Но потом же ты их потерял? — Нежноглаза понимала, о чем
говорил детеныш. Он потерял родных, но был уже взрослым, а не
годовалым никому не нужным ребенком.