Хм… Солидный мужик. До трибуны было
метров тридцать, и голос чиновника усиливался с помощью какого-то
диковинного устройства, похожего на растянутую на массивной раме
мембрану. Но даже с такого расстояния я отчётливо видел ореол эдры,
окутывающий его фигуру. Губернатор определённо был нефилимом, и
весьма сильным. Впрочем, и немудрено.
Я застал только самую концовку его
речи. Он попрощался, пожелав студентам плодотворной работы в новом
учебном году. Затем грянул оркестр, и хор, выстроившийся у подножия
трибуны, затянул «Боже, царя храни». Все собравшиеся, вытянувшись в
струнку, подпевали гимну. Я даже губами шевелить не пытался — слов
я не знал, а петь, похоже, не умел вовсе. Но мелодия показалась
смутной знакомой.
Во время исполнения над трибуной
подняли огромный портрет императора. Александр Павлович Романов по
прозвищу Неодолимый на портрете выглядел грозно — резкие,
грубоватые черты, прямой взгляд исподлобья, сдвинутые к переносице
брови. И странноватый цвет лица — тёмный, землистый, на правой щеке
и части шеи вовсе переходящий в какую-то каменную корку.
Скорее всего, художник пытался
отобразить на портрете не только характер монарха, но и фамильный
Дар Романовых. Аспект Камня у Александра проявлялся в умении
мгновенно обрастать непробиваемой бронёй. И он активно развивал
этот талант с ранней молодости, сделав блестящую военную карьеру.
Судя по тому, что я успел прочитать, император до сих пор не
чурается лично появляться на поле боя.
Сразу после гимна шеренги студентов
рассеялись, и на площади воцарилась уже привычная суетливая толчея.
Мы с Полиньяком направились в сторону корпуса Горного института.
Трофимов где-то потерялся по пути.
— Слушай, а с занятиями-то сегодня
что? Я, если честно, совсем забыл посмотреть расписание…
— Первой парой сегодня биология, —
подсказал Жак. — Надо поторапливаться, кстати, начало через
пятнадцать минут.
— Мы аудиторию-то успеем найти?
— Профессор назначила сбор прямо
возле корпуса. Кажется, будет что-то интересное.
Он на ходу вертел головой, вытягивая
шею и пытаясь кого-то высмотреть в толпе.
— Да вон она, зазноба твоя, — указал
я на Варвару, которая в гордом одиночестве шагала по дорожке метрах
в десяти позади нас.
— О! Да, точно…
Полиньяк порывисто сдёрнул головной
убор и попытался причесать свои непокорные кудри. Без особого
успеха, впрочем. Потом, заметив на рукаве новёхонькой студенческой
формы свежее пятно от чего-то съедобного, принялся торопливо
вытирать его платком, зажав фуражку подмышкой. Фуражку выронил, но
заметил это только через несколько шагов и, всплеснув руками,
бросился поднимать её и отряхивать.